— Почему станет оборотнем? — взмолился Топоров.
Вместо ответа Волков пощелкал клавишами, набирая код, стена за его спиной превратилась в экран. Волков развернулся в кресле, чтобы наблюдать одновременно за Топоровым и за экраном. В освещенном пространстве появился зал машинных расчетов. Уркаганов, значительно моложе, чем на портретах, нетерпеливо взирал на корреспондента, тянувшегося с микрофоном.
— Профессор, как вы относитесь к проблеме пересадки личности?
Уркаганов пожал плечами:
— Ее вводят в этом году, хотя можно было бы лет на пять раньше.
Цивилизация делает мощный рывок вперед, ничьи знания не потеряются.
— Профессор, довольно необычный вопрос: не лучше ли будет жить так называемым пассажиром? Никаких тревог, никаких усилий. Вечная пенсия, живи в свое удовольствие. Не захотят ли многие перейти в эту стадию?
Уркаганов засмеялся. Зубы его блеснули, как вспышка молнии:
— Шутите? Я такой жизни не представляю. Например, я пассажиром не останусь; В первый же день возьму управление на себя!
Газетчик ужаснулся:
— Ведь это преступление!
— Вы так думаете? — спросил Уркаганов насмешливо. — Я автор, изобретатель пересадки, лучше кого-либо знаю, что осталась масса нерешенных этических вопросов. Сегодня решили так, завтра пересмотрят. Впрочем, я не буду дожидаться, пока чиновники внесут поправки.
— За это предусмотрено полное стирание личности, — напомнил репортер осторожно, не зная, как реагировать на откровенное заявление молодого гения, прогремевшего на весь мир.
— А я признаюсь, — ответил Уркаганов, и снова было непонятно, насколько серьезно он говорит. — Память моего разумоносителя будет со мной. Кто заподозрит? А морально я прав. Кто бы ни был моим носителем, ему будет хорошо. Под моим руководством даже лучше.
Щелкнуло, экран погас. Топоров повернулся к Волкову, наблюдавшему за ним с грустной улыбкой.
— Слышал? — спросил Волков.
— Это несерьезно, — возразил Топоров. — Уркаганов ерничал!
Волков покачал головой:
— Нет. Конечно, есть законы нравственные и юридические, которые Уркаганов не нарушит: не укради, не убий, не солги и прочие, ясно выраженные, устоявшиеся. А кодекс личности только создается. Мог ли Уркаганов, создатель поворотного рычага в истории человечества, не ощутить себя стесненным? Он считал себя полным хозяином открытия, а комиссии тут же связали ему руки. Тут и более управляемый человек зарычал бы. А Уркаганов, на беду, вообще не признает шлагбаума.
— Что же, сам создатель может никогда не дождаться второй жизни?
