— Вашей дивизии, майор, придется, видимо, осаждать крепость Шнайдемюль. Это один из наиболее укрепленных пунктов так называемого Восточного вала. Учтете это при составлении плана разведки. — Помолчав, он добавил: — Ориентируетесь вы ночью превосходно. Это делает вам честь, как разведчику.
Машина подъезжала к деревне, где вчера вечером располагался штаб дивизии. Шофер замедлил ход. Лубенцов положил возле него свернутый в трубку лист карты и кивнул в сторону генерала. Шофер понимающе наклонил голову.
— Передайте привет Середе и Плотникову, — сказал Сизокрылов, пожимая майору руку.
Лубенцов вышел из машины и мельком увидел, что одновременно с бронетранспортера соскочил Чибирев. Приложив руку к шапке, Лубенцов ждал, пока проедут машины. Наконец они скрылись из виду.
Чибирев сказал:
— Мне автоматчики про него рассказывали. И про сына его… М-да… он закончил неожиданно коротко и тихо: — Это человек.
Они вошли в деревню, но штаба дивизии здесь уже не было. Корпусные связисты, бредущие с катушками провода по посыпанному снегом полю, сообщили, что дивизия на рассвете ушла вперед и штаб переехал в другую деревню, западнее.
Лубенцов решил зайти в тот дом, где вчера стояли разведчики: может быть, кто-нибудь там еще остался. Они зашли. Дом стоял пустой и холодный. Все так же валялись перины и, похрипывая, стучали стенные часы.
— Что ж, пойдем ловить попутную машину, — сказал Лубенцов.
В этот момент он заметил в дальнем углу комнаты, на одной из перин, спящего человека.
— Э, да тут кого-то забыли, — произнес Чибирев и подошел к закутанной в одеяло фигуре.
Глазам удивленных разведчиков предстало смешное и испуганное лицо. То был пожилой немец в очках, небритый, с женским платком на голове. На платок была надета черная мятая шляпа. Увидев разведчиков, он вскочил, снял шляпу и вежливо раскланялся. Чибирев ухмыльнулся. Из бормотанья немца Лубенцов понял, что немец — хозяин этого дома. Напуганный всем происходящим, он ушел в лес, а теперь, когда стало тихо, вернулся домой.
— Uhrmeister, — говорил немец, показывая пальцем поочередно то на себя, то на стенные часы.
— Часовщик, — перевел Лубенцов своему ординарцу.
— Рабочий, значит, человек, — перестал ухмыляться Чибирев и вынул из кармана ломоть хлеба.
— Данке шён, данке шён, — поблагодарил немец.
— Дам по шее, дам по шее, — буркнул Чибирев, передразнивая немца; видимо, он был несколько недоволен своим слишком либеральным поступком.
Разведчики ушли, а часовщик остался стоять, жуя хлеб и бормоча про себя непонятные слова.
