Стоял оголтелый шум.
Детвора, отвыкшая от школьной дисциплины, бесшабашно носилась по коридорам, съезжая верхом по перилам большой лестницы, влезала на подоконники, кричала, бегала, играла в коридорах в прятки.
Педагоги проходили как-то боком через эту кутерьму, не вмешиваясь, торопясь уйти в учительскую.
Только однажды учитель рисования не выдержал.
— Господа, — сказал он примирительно, — разве так можно?
Школьники стихли, только одноклассник Алеши, Дроздович, иронически произнес:
— Господа в Черном море купаются.
Учитель смутился.
— Я… я… сорок четыре года так говорю, — забормотал он, — и мне трудно отвыкнуть.
— А отвыкнуть надо! — неумолимо возразил Дроздович.
Эта сцена не понравилась Алеше. Он был согласен с Дроздовичем, что «отвыкать надо», но самоуверенная выходка школьника не понравилась ему.
Многое ему было здесь не по себе.
— Ну, а девчонки зачем здесь? — ворчал он, беседуя с Валькой. — Девчонское дело одно, наше другое. Врозь учиться надо. Их вышиванию следует учить, а нам это ни к чему.
С Семчиком Алеша встречался часто. Семчик ни в какую школу не поступил, но Алешиными успехами живо интересовался.
— Не настоящая это школа, — жаловался Алеша. — Не туда я попал. Должно, в наробразе ошиблись. Это для лодырей школа, для маменькиных сынков.
И Семчик, сочувствуя своему другу, обещал решительно:
— Уж мы за них возьмемся! Я в укоме, погоди-ка, скажу.
Однажды на уроке древней истории случилась с Алешей неприятность. Это был его любимый предмет, хотя учительницу, рыжеволосую крупную женщину, он невзлюбил сразу.
Алеша положил локти на парту, уперся подбородком и жадно слушал. Греки проходили перед ним, возникая из сухих рассказов учительницы, они что-то грозно кричали и удивительно были похожи на бородатых красноармейцев, идущих через город на Таврию.
Какой-то вопрос бился в Алешиной голове. Ему казалось, что не все рассказывает учительница, пропускает что-то, и когда она кончила, он встал и, не подумав ничего, произнес, путаясь в словах:
— Вы только про царей всё говорите, а про народ? Революции там у греков были или как?
Дружный хохот поднялся в классе. Алеша смутился и сел.
Учительница сухо и недовольно объяснила, что преподает она то, что нужно, что в книге написано.
— У нас не клуб, — закончила она. — У нас — школа.
В перерыве все смеялись над Алешей. «Древнегреческий большевик», — прозвали его.
Вечером он жаловался Семчику:
— Влопался я, как дурак: я ведь ничего не знаю, и почерк у меня плохой.
