— Почему, собственно? — спросил он с лихорадочной торопливостью, словно кто-то посягал на его права.
— Да потому... — начала она, отвернулась в смущении и замолчала.
Он крупными шагами ходил из угла в угол.
— Ты не можешь принять этот дар! — заявил он.
— Прекрасно, — равнодушным тоном ответила она. — Тогда незачем и ждать до завтра, можно сейчас же сообщить наше решение господину Ламанеру.
Сербуа остановился перед ней, и несколько мгновений они стояли лицом к лицу, глядя друг другу прямо в глаза, и каждый старался увидеть, понять, разгадать другого, проникнуть в самые его сокровенные мысли; в глазах у них был жгучий и немой вопрос, как у людей, которые живут вместе, ничего друг о друге не зная, но вечно подозревая, подкарауливая и выслеживая друг друга.
И вдруг он шепотом бросил ей в лицо:
— Признавайся, ты была любовницей Водрека?
Она пожала плечами:
— До чего же ты глуп! Водрек, кажется, любил меня, но я ни разу... ни разу ему не уступила.
Он топнул ногой.
— Лжешь, этого быть не может!
— И все-таки это правда, — спокойно сказала она.
Он снова зашагал по комнате и через минуту остановился:
— Тогда объясни, почему он оставил все свое состояние тебе, именно тебе...
— Да очень просто, — ответила она невозмутимым тоном. — Ведь ты сам говорил, что, кроме нас, у него не было друзей, он больше жил здесь, чем у себя дома, и, задумав писать завещание, прежде всего вспомнил о нас. А затем уж из учтивости поставил на бумаге мое имя. Что ж тут удивительного? Подарки он тоже делал не тебе, а мне. Он постоянно приносил мне цветы и каждый месяц, пятого числа, дарил какую-нибудь безделушку, потому что мы с ним познакомились пятого июня. Да ты сам это отлично знаешь. А тебе он очень редко делал подарки, ему это и в голову не приходило. Внимание всегда оказывают женам, а не мужьям. Вот и последний знак его внимания относится ко мне, а не к тебе. Это вполне понятно.
Она говорила таким спокойным, естественным тоном, что Сербуа заколебался.
— Все равно, — возразил он, — это произведет отвратительное впечатление. Никто не поверит в твою невинность. Нет, мы не можем согласиться.
— Ну и не надо, мой друг. У нас в кармане будет миллионом меньше, только и всего.
— Да, конечно... миллион, — заговорил он, не обращаясь к жене, а как будто размышляя вслух. — Об этом и думать нечего, нас бы заклевали. Что ж, так и быть. Другое дело, если бы он половину завещал мне.
Сербуа сел, положил ногу на ногу и начал теребить свои бакенбарды, что было у него признаком глубокого раздумья.
