— А какая у тебя политическая платформа?
— Я буду сама собой и ничем больше. Я не хочу ссориться ни с кем.
— Это будет трудней, чем ты думаешь.
Чейн улыбнулась и покачала головой.
— И я, и отец сможем ужиться с кем угодно. Он всегда был разумен и никогда не был жестоким. Ты и сам знаешь это.
— Бури, штормы, молнии — они тоже не могут быть неразумными и жестокими, хотя и причиняют много страданий.
Чейн печально рассмеялись.
— Значит, ты собираешься воевать с моим отцом?
— Я должен. Я хочу вернуть своему народу землю, которую у него отняли.
Герд посмотрел в потолок и отвернулся.
Келс сказал:
— Значит, ты собираешься воевать с моим отцом?
— Я должен. Я хочу вернуть своему народу землю, которую у него отняли.
Герд посмотрел в потолок и отвернулся.
Келс сказал:
— Кстати об отце. Я сегодня получил от него весьма любопытное письмо. Там он упоминает тебя. Послушай, что он пишет: «Может, ты встречаешься с Джорджолем. Когда увидишь его, то постарайся привести его в чувство ради его собственной пользы. Возможно, перспектива службы в Монингсвейк не привлекает его больше, но тем не менее, скажи ему, что когда его сумасшедшая затея потерпит крах, он может вернуться в Монингсвейк. Я только что вернулся из Вольвода и с нетерпением жду вас. У меня было замечательное приключение, самая чудесная шутка, какую я видел за последние десять лет. Рассказ о ней позабавил бы вас и послужил бы уроком для Джорджоля». Вот и все в этом письме, что касается тебя.
Джорджоль поднял свои белые брови.
— Что за шутка? Меня не интересуют шутки.
— Я не знаю, о чем речь.
Джорджоль потер длинный нос, форма которого наверняка была улучшена с помощью хирургического вмешательства.
— Насколько я помню, Утер Маддук никогда не был выдающимся юмористом.
— Да, — согласился Келс, — но он человек гораздо более сложный, чем ты думаешь.
Джорджоль на мгновение задумался.
— Я всегда считал твоего отца человеком, зажатым в тиски этикета. Кто знает, что он за человек в действительности.
— Реальная действительность формирует всех нас, — сказал Келс.
Джорджоль ухмыльнулся, показав белые зубы, более белые, чем волосы, находившиеся в разительном контрасте с голубой кожей.
— Нет! Я есть я, потому что меня сделал я сам!
Чейн не могла сдержать нервную усмешку.
— О, Боже! Муффин! Джорджоль! Серый Принц! Кто бы ты ни был, но твоя самоуверенность поразительна!
Ухмылка Джорджоля растаяла. Но он не успел ничего сказать. Его позвала с другого конца зала Вальтрина. Он поклонился, бросив быстрый взгляд на Чейн, и отошел.
