— Здесь спокойно, — ответил северянин. — Думаю, я еще не раз приду сюда.
— Вендийцам сады не очень нравятся, — сказала Рамини. — Это место слабо согласуется с их внутренним миром, с потребностью претерпевать все горести и несчастья. Они предпочитают мнимую борьбу возможности придти сюда и насладиться красотой.
— Да, людей здесь гораздо меньше, чем на улицах, — согласился киммериец.
— Обрати внимание, Конан, — посоветовала северянину жрица Иштар. — Большая часть из тех, кого здесь можно встретить, принадлежит к знати. Кшатрии из числа тех, что побогаче, — единственные в этом обществе, чьи помыслы свободны от многих закостенелых догматов местных верований.
— Но ведь именно в их руках находится политическая власть, — заметил Конан. — Странно, что они не стремятся перекроить устройство страны на свой лад.
— Не надо таких крайностей, милый, — попросила Рамини. — Не идеализируй их. Все наши князья не так уж сильно отличаются от остальных людей. Просто у них есть возможность получать от жизни чуть больше радостей, потому они и не обращают внимания на те религиозные запреты, что идут вразрез с их привычками. Саму же кастовую систему и связанные с ней законы они считают даром богов, и в открытую против браминов никто из них даже не подумает выступить.
— Я не согласен, Рамини, — возразил Конан. — Если было брошено зерно сомнения, оно рано или поздно даст всходы. Кшатрии непременно обнаружат те выгоды, что дает власть над сердцами людей, которой сейчас обладают брамины.
— К коим принадлежу и я, — улыбнулась вендийка. — Но я не обижаюсь, ты рассуждаешь, как человек с заката. Конан, твои умные слова так останутся словами, а Вендия останется такой, какой она была на протяжении многих веков.
— Я думал, что ты жаждешь изменений, — сказал Конан. — Ты не такая, как другие вендийцы. Ты очень сильно от них отличаешься.
— Это было предопределено, — ответила Рамини. — Мы – те, кем мы рождаемся на свет. В Вендии нельзя изменить свою судьбу, свое будущее. Я нынешняя понимаю это и ненавижу, но угоразди меня родиться не в семье жрицы Иштар, мировоззрение мое было бы совершенно иным.
— Что толку размышлять, — спросил киммериец, — о том, что могло случиться, но не случилось? Рамини, ты умная, красивая, и у тебя есть власть. И при этом ты утверждаешь, что изменить ничего нельзя. Я бы не смог просто сидеть, смотреть и думать о том, как все плохо.
— Ты – это не я, Конан, — вендийка остановилась и обняла северянина. — И за это я тебя люблю.
