Насколько можно было судить, Сумере было около 40 лет. Говорят, в молодости она была очень красивой. Называли три — четыре истории, в которых она играла выдающуюся роль и в которых фигурировали убийства, поджоги и отравления.
Но страх, который внушала эта женщина, был настолько велик, что, хотя преступления приобрели общую огласку, однако никто не решался вслух обвинить ее в них. Все люди ее класса оказывали ей, действительно или притворно, глубокое уважение, которым заразились даже помещики, люди, бесспорно интеллигентные. Эта безнаказанность еще больше увеличивала ее поражающий цинизм.
В тот день, когда начался наш рассказ, между десятью и одиннадцатью часами вечера, в то время, как ураган свирепствовал, с корнем вырывая столетние деревья и превращая ручьи в бурные потоки, харчевня негритянки светилась, как отверстие ада: за плохо притворенной дверью слышались хриплые голоса пьяных людей, оравших песни.
Четыре субъекта, с подозрительными лицами, сидели здесь, развалившись на скамьях, вокруг грязного стола, и полными стаканами тянули тафию. Эти четыре субъекта, отталкивающая наружность которых носила следы скотского отупения, производимого пьянством, были, насколько можно было рассмотреть их при дрожащем свете дымной лампы, еще молодые негры, высокого роста и атлетического сложения.
Подле них валялись огромные дубинки под видом посохов, а из-под их отрепьев выглядывали костяные ручки длинных, широких и прямых ножей.
В глубине зала сидела, наполовину скрытая камышовыми ширмами, Розенда Сумера за маленьким столом, на котором стояли два полные стакана с вытяжкой тамаринда, и шепотом разговаривала с какой-то молодой мулаткой, по видимому, гадая ей на картах.
Молодая девушка, которую по чистоте и правильности линий лица легко можно было принять за белую, если бы ее не выдавал медно-красный или, скорее, золотистый цвет кожи, имела с виду не более пятнадцати лет. Это была скромная грациозная девушка, с большими задумчивыми глазами, опущенными длинными шелковистыми ресницами.
Беседуя с негритянкой, она не раз, с выражением ужаса поглядывала на четырех негров, сидевших в зале, Платок, укутывавший ее шею и плечи, был накинут с такой милой скромностью, которая выдавала всю чистоту ее неиспорченной натуры. Наклонив свою голову на руки, она внимательно слушала старуху,
В это время один из негров поднялся и сделал Сумере повелительный знак. Та проворно бросилась к нему.
— Не угодно ли вам еще тафии? — спросила она вкрадчивым голосом.
