– Да с нею же не о чем говорить.
– По крайней мере странно сравнивать меру ее скудного таланта с…
– Может, она просто слишком глупа?
Они кривились в гримасах притворного сожаления, но сожаление их, было, разумеется, лживо. Только так они и могли существовать: изливая грязь на тех, кого засосало в их ловушку.
– Кто они и почему они это говорят?
– Это совершенно неважно, – ответила Хлое. – Важно лишь то, что ты за ними сам себе это повторяешь. А вот это уже никуда не годится.
Хлое карабкалась следом, подстраховывая Соланж на случай, если бы у той разжались руки. Хлое рисковала больше, потому что вбитые ею штыри и скобки с угрожающей скоростью растворялись там, где они с Соланж уже проползли.
Хлое ведь их слышит… тьфу, видит… она бы, Соланж, на ее месте давно сорвалась вниз, в уходящую прямо под ногами черную пасть. Оглядываясь, Соланж видела руки Хлое, очень тонкие и очень белые, цепляющиеся за ступеньки с неистовой силой, будто там, внизу, уже ничто не держало ее веса. И лицо, поднятое вверх – какое-то очень далекое. Голос ее звучал непрерывно, мощно и гулко, как из колодца. Впрочем, почему – как? И было в нем мрачное, приподнимающее торжество.
Четвертый раз полоумный жасмин
расцвел в этом году.
Вероятно то, что случилось с ним,
вам не стоит иметь в виду.
Дерзкий запах безумья – зима не зима –
наплывает, дразнит, растет.
И саму возможность сойти с ума
Вам не следует брать в расчет.
– Смотри вперед! – приказала библиотекарша. – Вон еще одна! Тянись.
Ибо сущее создано вам под стать
и грядущее – про запас.
Океан, чтобы плыть, небеса, чтоб летать,
и земля, чтоб насытить вас.
И когда вы поймете, что мир прост,
доступен и объясним,
над зеленым берегом в полный рост
в пятый раз полыхнет жасмин.
Стихотворение Юрия Михайлика.
Эта была широкая, мраморная, на ней хотелось отдохнуть и перевести дух, но все равно их ненадолго хватало. Вбитое в стену пропадало, поглощенное и переваренное жадной липкой чернотой. Эти рты не заткнуть. Ты только подтягиваешься снова и снова. Кажется, всю свою жизнь, от рождения. Ты уже не помнишь, что там было, и было ли что-то прежде. И страшно подумать, что тебе так подтягиваться всю остальную жизнь. От одной мысли об этом руки разжимаются. Каково ж там Хлое, которая… которая знала, куда лезет! Которая тут не в первый раз, если Соланж правильно поняла.
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти?-
Земною не сделаешь солью.
