— В этом нет нужды, — неосмотрительно заявил я. — Вот уже три недели, как...
— Ты считаешь, что можешь научиться тренингу за три недели? — спросил отец с нескрываемым презрением.
— Если хочешь, да, — ответил я. — Могу. — И прежде чем он побагровел от возмущения, быстро добавил:
— Ведь я воспитывался в конюшнях, ты же помнишь... Я там вырос. И к своему удивлению, замечаю, что мне все дается так легко, как будто я был рожден, чтобы стать скаковым тренером.
Мои слова его не успокоили, скорее он почувствовал в них угрозу своему авторитету.
— Ты не останешься, когда я поправлюсь.
— Нет, что ты. — Я улыбнулся. — Ни в коем случае. — Он фыркнул. Некоторое время отец колебался, но так ничего мне и не ответил, просто перевел разговор на другую тему:
— Я не хочу продавать свою долю Горохового Пудинга.
— Тогда напиши список тех, кого ты можешь продать, — сказал я. — Для начала кличек десять.
— Вот интересно, а кто их купит? Новые владельцы, знаешь ли, не растут на деревьях. А половинную долю труднее продать... владельцы любят, когда их имена упоминаются в программе скачек и прессе.
— Я знаю многих бизнесменов, — ответил я, — которые рады будут приобрести скаковую лошадь и при этом остаться в тени. Назови мне десять лошадей, а я продам твои половинные доли.
Он ничего мне не ответил, но тут же принялся за работу. Я пробежал глазами по списку и решил не согласиться лишь в одном случае.
— Не продавай Ланкета, — сказал я. Отец вспыхнул.
— Я знаю, что делаю.
— Этот жеребец-трехлетка выиграет не один приз, — сказал я. — Из его карточки видно, что он никак не проявил себя в прошлом году, так что если продать его сейчас, не выручить даже того, что заплачено. Поверь мне, Ланкет выглядит совсем неплохо.
— Ерунда. Ты не знаешь, о чем говоришь.
— Хорошо... сколько ты хочешь за свою долю? Отец в задумчивости поджал губы.
— Четыре тысячи. С его родословной это недорого. Годовалым он стоил нам двенадцать тысяч.
— Лучше проставь цены против каждой лошади, — предложил я. — Если не возражаешь.
Он не возражал.
Я сложил список, положил его в карман, взял составленные им заявки и приготовился уходить. Отец протянул мне пустой бокал из-под шампанского.
— Выпей... мне слишком много.
Я взял бокал, наполнил его до краев и отпил глоток. Пузыри лопались на зубах. Отец внимательно наблюдал за мной. Его лицо все еще оставалось таким же суровым, однако он дважды кивнул головой. Не столь выразительный жест, как трубка мира, но все же своего рода признание.
