– Что-о-о? – закричал Артюхин. – Ментя-ара! – Взяв милиционера в охапку, он посадил его на верхушку пальмы, у подножия которой, возле кадки с землей, среди обломков вождя мирового пролетариата, сидел обезумевший парторг.
Увидев у своего лица ноги неприятеля, парторг попросту укусил Артюхина за ногу и, судорожно зажав в руках кусок гипсовой лысой головы, рванул по лестнице наверх. Артюхин взвыл и, хромая, бросился в погоню.
На третьем этаже Козлов успел шмыгнуть в большую комнату, где под портретом одиноко сидел полноватый мужчина в строгом костюме.
– Вы по какому вопросу, товарищ? – спросил он.
– По личному, – честно ответил Козлов и протянул мужчине обломок головы.
– А-а-а! – закричал мужчина, как будто Козлов протянул ему голову его родной мамы.
Тут дверь в кабинет с треском распахнулась – и в проеме обнаружился довольный Артюхин.
– Я извиняюсь, – сказал Артюхин, засучивая рукава и шкодливо улыбаясь. – Я на минуточку.
Через минуту к зданию райкома, распугивая тишину сиренами, съезжались милицейские машины.
Джон О’Богги услышал вой милицейских сирен и понял, что район начали оцеплять. Мысль его работала четко, паники не было.
Он вошел в ближайший подъезд вслед за какой-то старухой. Прислушиваясь к вою сирен, зашел с нею в лифт. На стенке лифта было крупно написано «FUCK».
– Вот чего они написали? – спросила старуха. – А? Чего?
Агент тактично промолчал.
– Сталина на них нет, – сказала старуха.
– При нем порядок был, – согласился О’Богги и, подумав, добавил: – А сейчас жить негде.
– Как это? – не поняла старушка.
– Выгнали из дому, – прислушиваясь к вою сирен, сказал Джон и безошибочно добавил: – Демократы! Продают родину…
И вытер сухие глаза уголком носового платка.
Старуха молчала.
Лифт остановился. Снаружи выли милицейские сирены.
– Хоть бы комнатку какую, – сказал О’Богги в бабкину спину: выходить из дома ему было уже нельзя.
– Комнатка денег стоит, – с неожиданной сухостью парировала старуха.
– Конечно, конечно, – обрадовался О’Богги, с неветеранской скоростью придержав дверь лифта ногой.
– Пятьсот, – сказала старуха.
– Триста, – для порядка ответил О’Богги, которому печатали рубли на специальной фабрике Гознака под Вашингтоном.
Утром следующего дня Гиви Сандалия внимательно изучал номер такси, стоящего у табачного ларька.
– Это чья машина? – крикнул он наконец.
– Моя, – отозвался от ларька шофер.
– Едем? – весело спросил Гиви, показывая сторублевку.
– Момент, – улыбнулся шофер и крикнул в ларек: – «Ява» есть?
