Шарон ушла, а Энни стояла и смотрела на темный задний двор, на протянутую в углу веревку для сушки белья, на растущие вдоль забора циннии. Она чувствовала себя немного глупо, высматривая в темноте вооруженных солдат, идущих ее убивать. Это вдруг показалось ей таким невероятным, что в мозгу у нее что-то сдвинулось, и она подумала, что это попросту слишком нелепо для того, чтобы оказаться правдой. Там, где висят веревки для сушки белья и растут циннии, не может быть никаких солдат – а если они все же есть, то точно не собираются никого убивать. Они слишком паникуют, делают поспешные выводы, идут на поводу у паранойи Грейс, в то время как здесь абсолютно безопасно…
А затем она закрыла глаза и увидела горящий сарай – и отчаянно захотела выбраться из этого дома, не задерживаясь тут ни одной лишней секунды.
Через три минуты они, собравшись у входной двери и приникнув лицами к вырезанному в верхней части двери окошку, напряженно вглядывались в темноту за стеклом. Ничего видно не было – только небо чуть светлело над верхушками возвышающихся над городом деревьев, свидетельствуя о том, что где-то за пределами видимости взошла луна. Она, судя по всему, висела в небе уже довольно высоко, так как на траве перед домом начала проявляться тень от заслоняющего ее здания кафе.
А затем часть тени сдвинулась.
Грейс застыла, опасаясь отвести взгляд, опасаясь моргнуть, – но все было спокойно, неподвижно. Может, ее подводят уставшие глаза – или ветер, чужой в этом затаившем дыхание воздухе, пошевелил какой-нибудь листок на кусте. Но Энни и Шарон тоже это видели и уже крадутся к ведущей в подвал двери, бесшумно спускаются по лестнице. Грейс последовала за ними. Задержавшись на верхней ступеньке, она стала закрывать за собой дверь. Неужели она скрипела, когда Грейс открывала ее? Она не помнила.
А снаружи дома две сливающиеся в одну тени переместились к входной двери и, разделившись, распластались по стене по обе стороны от нее. Под нажимом их спин с мягким хрустом полопались пузыри вздувшейся краски, и ее фрагменты, словно мелкие листья, посыпались на цементный пол.
Грейс застыла – дверь оставалась приоткрытой на ладонь. В этом безмолвном, словно ватой обложенном городе, где абсолютная тишина прерывалась изредка, но основательно – автоматным огнем, ревом моторов и голосами не боящихся шуметь солдат, – доносящееся от входной двери шуршание вызывало ужас именно тем, что было едва слышным. Текли секунды – почти минута, – но больше никаких звуков. Грейс медленно выдохнула, спустилась на ступеньку вниз и закрыла за собой дверь. Язычок замка вошел в паз с едва слышным щелчком.
