Потом ее взяли за руку (пахнуло бараньим жиром, этот запах только усилил головокружение) и куда-то повели. Она запомнила ощущение вечерней свежести, освобождающей легкие от заполнившего их смрада, людское шевеление вокруг. Затем она вновь погрузилась в такой же чад, но смешанный с благовониями. Из тумана выплыло беззубое, морщинистое лицо старухи и теперь неотступно находилось рядом. Рядом — когда Луару раздевали, рядом — когда укладывали на перины и подушки, рядом — когда чьи-то руки принялись втирать в тело девушки розовое масло. Именно от этого ударившего в ноздри аромата туман рассеялся. И Луара поняла, что лежит на просторном ложе в небольшой комнатке, отгороженной от других помещений стенкой из ковров. У этих свисающих с потолка до самого пола ковров, скрестив руки на груди, стоял и ухмылялся дикарь — невысокий, но очень широкий, шея его, казалось, была раза в два шире головы; его обнаженные руки и поросли волосами, словно у обезьяны, которую та однажды видела на шадизарском базаре. На пальцах рук красовалось столько перстней, что он вряд ли мог сжать ладонь в кулак.
Стоя на коленях возле распростертой на тонком розовом белье девушки, молодая уроженка степей, на которой были лишь шаровары да ожерелье на обнаженной груди, то и дело макала пальцы в плошку с ароматным маслом и втирала его в нежную кожу дочери такой сейчас далекой Заморы. Маленькие груди кочевницы колыхались в такт неторопливым движениям рук, прикосновения которых вызывали бы приятные ощущения, если б Луара не понимала, к чему ее готовят. За приготовлением очередной рабыни своего господина к брачной ночи наблюдала сидящая на корточках по другую сторону ложа сухая сгорбленная старуха. Она все время говорила что-то шамкающим ртом своему хозяину.
«Теперь все,— посетила Луару первая после долгого оцепенения мысль.— Ничего уже не поделаешь. Аграмон рассказывал, что боги играют нами, как куклами. То, что сейчас происходит со мной,— прихоть богов, и не мне, слабой девчонке, тягаться с ними. Верно, они разгневались на меня за то, что до этого я обходилась без них. И вот наказание…»
За стенами шатра сгущались сумерки, мир заполняла ночь… Эта ночь будет невыносимо черна.
* * *
Их ввели в тот же шатер, где прежде смотрели и покупали девушек. Все так же горели плошки с жиром, все те же семеро сидели на своих местах, вот только на этот раз в шатер набилось множество воинов в островерхих шапках, в юбках-кольчугах, с луками за спиной и узкими изогнутыми саблями без ножен за поясом. У Конана, едва он переступил порог, отобрали меч и кинжал. Варвар без возражений отдал оружие, поскольку сейчас необходимо было продемонстрировать миролюбие. Хоргу пришлось расстаться со своим боевым молотом, вызвавшим удивление и интерес у дикарей-кочевников. Прежде чем положить это странное оружие к оружию северянина, они долго разглядывали диковинный предмет, взвешивали по очереди на руках, о чем-то перешептывались, то и дело окидывая мускулистые тела незнакомцев полными уважения взорами. У ступившего за порог шатра мага оружия не было, это вызвало вполне объяснимое подозрение у степных людей, и они обыскали Омигуса. Под одеждой ничего режущего или колющего не оказалось, тогда кочевники высыпали на пол содержимое большой сумки циркового чародея. На леопардовые шкуры полетели пузырьки, флаконы и мешочки, перевязанные тесемочками пергаментные свитки, амулеты и ладанки на любой вкус, фальшивая борода, складная тросточка, несколько сушеных ящериц и много еще более мелких и менее значительных вещиц. Насмеявшись вдоволь, жители степей милостиво позволили чудаку-иноземцу собрать потешное барахло и взять сумку с собой.
