— Вот тут ты ошибаешься, ящерица!
Опешив в первый миг от пробуждения в объятиях скелета, Конан почти не слышал воплей дракона. Мысль его лихорадочно работала. Значит, эта малышка прожила здесь столько лет, что, оставайся она подвластна времени, один лишь ее скелет давно бы рассыхался под солнцем и морскими ветрами, а, быть может, не осталась бы уже и скелета, и лишь трава, выросшая на ее прахе, помнила бы о ней…
Теперь он понимал, почему Раина так странно говорила о городах-государствах Шема и почему считала развалины столицей Аквилонии, а о Тарантии не слыхала вовсе. Видно, когда она еще жила в отчем доме, Тарантия была таким же захолустьем, как ее родной городок.
Сколько же сотен лет назад похитил ее дракон с шемитской галеры?
Сколько сотен лет они тут провели бок о бок, ссорясь и мирясь без конца?
Чего же стоили непробиваемый панцирь, огромные когти, полная зубов пасть и струи огня, сжигающие человека в единый миг, если все это никак не помогало избавиться от докучливой и капризной спутницы? Или у ящера был зарок: не убивать женщин?
В таком случае в этом союзе жертвой скорее был дракон, а не Раина. Конан припомнил, что говорил ему Юлдуз в своем «Месте Силы»: «Белое может оказаться черным, а черное — белым, если приглядеться к нему хорошенько. Жаба — некрасива, но таит в голове лунный камень…» Дракон, хоть и был красив, вполне уподоблялся жабе: его лунным камнем была страсть к музыке. В Раине он видел источник этого сокровища, и он хранил его, как умел, добывая ему пищу и развлекая, а источник-то оказался на деле отравлен…
И сейчас, обезумев от горя, бирюзовый ящер осыпал проклятиями киммерийца — точь-в-точь так же, как осыпал его проклятиями Конан, хороня своих друзей. В этом была некая высшая справедливость: теперь они, по крайней мере, были квиты.
Но в отличие от дракона киммериец не чувствовал за собой вины, поскольку не знал, что Раина заколдована, хотя ему все же было не по себе. Поэтому он сидел на траве, сцепив пальцы, и старался не вслушиваться в горестные вопли, думая над тем, как же отсюда выбраться. Но когда это зубастое чучело взялось выписывать вокруг него петли и вопить, что он один во всем виноват, Конан разозлился. Он вскочил на ноги и крикнул, нацелив указательный палец прямо в золотой бешеный глаз:
— Вот тут ты ошибаешься, ящерица! Я не пришел сюда, это ты приволок меня! Ты пытаешься играть с людьми в кости, называешь шестерку двойкой, но никому об этом не говоришь! А когда тебе за это дают по твоему бирюзовому носу, ты начинаешь скулить и хныкать! Девчонка, конечно, была болтливая и вздорная, но это ты ее такой сделал. Вот на себя и кричи.
