— Которые тут временные, слазь! — непринужденно пошутит он и объявит, что предварительная часть игры кончена, я — третий лишний и пора мне сматывать удочки.
В самом деле, я ведь занимал скамейку явочным порядком. Даже если я танцевал в начале вечера с Тоней, почему-то не хотелось договариваться, что я буду ее ждать. Ближе к концу танцев я просто смывался, делал круг по деревне и шел к знакомой скамейке.
Однажды, подходя, я увидел, что скамейка занята — в темноте белела рубаха.
"Так и есть — Юрка!" — подумал я. Я даже не сразу сообразил, что Юрка белых рубашек не носит. Медленно я дошел до деревянных ворот, поставленных как попало на дороге. Можно было погулять в поле, можно было вернуться к себе.
"Что за черт, — подумал я, — боюсь, что ли?" Нащупав в кармане пачку, вынул сигарету, помял ее и, перескочив канавку, поднялся к белевшей в темноте рубахе.
— Прикурить найдется? — небрежно спросил я и только тут понял, что на скамейке сидит Петр.
"Ну, уж с этим переростком я в случае чего справлюсь!" — обрадовался я.
Молча Петр вынул зажигалку ("Ишь ты, франт!"), раза два чиркнул, хмуро глядя на меня.
— Вечерок, да? — бодро сказал я, присаживаясь рядом.
Петька ничего не ответил, пригасил свою сигарету, встал и ушел.
Отойдя шагов на семь, он вдруг затянул:
У нас-ас цыгане… ночевали, пи-или и-и обедали…
"И этот тоже! — подумал я. — Что у них, сия частушка на все случаи жизни?" Тоню, которая появилась вскоре, я встретил вопросом:
— Ты знаешь некую частушку насчет цыган? Ну, которые ночевали, обедали и пили? Может, ты мне скажешь, что было дальше?
Тоня рассмеялась:
— А почему ты спрашиваешь?
— Да тут полчаса назад один молодой человек пропел мне ее.
— Здесь?
— На этом самом месте.
— Кто? Петька, что ли?
— Он самый.
— Ну и что он говорил?
— А ничего. Спел частушку и пошел.
Тоня опять рассмеялась, но так и не рассказала мне, что было дальше с цыганами.
Больше, однако, Петька не поджидал меня у Тониного дома.
Наша "знающая жизнь" Жанна, конечно, считала, что мы, "как все мужики", предпочитаем "легко доступных малограмотных девиц" ей — интеллектуалке, сложной женщине. По утрам, когда наша троица отправлялась на практику, Жанна неизменно осведомлялась:
— Ну, как дела, юноши? Немного устали, «притомились», как говорят здесь?
Я неприязненно молчал, Юрка бодро отшучивался:
Даже если юность мы проведем без промаха, Все равно, любимая, отцветет черемуха.
— Ну-ну! — говорила иронически Жанна. — Смотрите, бодрячки, не переутомитесь.
