Съестные припасы! Герр Буман чувствовал, что его желудок был пуст. Он подумал о своем ганноверском доме, о вестфальских окороках, о громадных головах тильзитского сыра, о тминных хлебцах, занимавших целую полку.
— Итак, в действительности это был улыбающийся человек с добрыми глазами, с мягким приятным голосом…
Петрус Снепп внимательно поглядел на докладчика, а когда отвел глаза, то его взгляд упал на крысу.
Удар ботинка был точен. Убитая крыса растянулась в луже черной крови.
Боже, какая адская погода! Град и дождь. Зал загудел, как громадный котел. Красное зарево заката угасло, словно задутое ветром, и в зале стало совсем темно.
Фенестранж дернул шнурок звонка, но на зов никто не явился.
Последний луч света скользнул по картине Тимолеона Лобришона и лица будто ожили: нежные губки девочек задрожали, на ресничках повисли слезы… Это длилось всего секунду. Потом тьма сгустилась окончательно.
Фольклористы словно забыли, что были мудрыми учеными мужами, элитой своих стран.
Французы запели на старинный народный мотив, а иностранцы стали подпевать:
— Света! Света! Дайте света!
На этот раз их услышали, потому что из глубины дворца притащились старый слуга, поваренок и конюх. Они держали по керосиновой лампе. Фенестранж уже оканчивал доклад. Его заключительные слова с трудом пробились сквозь шум отодвигаемых стульев и недовольное ворчание.
— Господа, Людоед скончался… Людоеда больше нет!
Петрус Снепп наподдал ногой крысу, и та взлетела в воздух, как мяч.
В полумраке послышались гневные вопли:
— Мерзавец! Скотина! Дерьмо!
***
Фольклористы буквально ринулись к выходу, ибо вдали уже слышались свистки двух последних ночных поездов на Версаль и на Дурдан.
Тюиль и его новые друзья уселись в автомобиль, и Петрус Снепп живо домчал их до ближайшей харчевни.
Им дали лишь горячее вино, ибо еды не было и в помине, а комнаты сдавались путешественникам только летом.
— Расстояния автомобилю не страшны, — заявил месье Тюиль. — Куда двинемся?
Версаль находился в тридцати пяти километрах, Дурдан — в шестнадцати. Кроме того, хозяин сказал, что версальская дорога в очень плохом состоянии, не в пример дурданской, которую к тому же легче отыскать.
Тьма стояла, хоть глаз выколи, дождь усиливался и холод становился все свирепей. Кожаный верх пропускал воду и ветер; фары едва светили, голубой язычок ацетиленового пламени то и дело грозил угаснуть.
Петрус Снепп потерял дорогу, нашел ее, опять потерял. Наконец, вдали замерцали огоньки Дурдана.
