Он не успел толком даже ощутить этот новый мир живых существ, как что-то очень опасное, грозное и невероятно сильное коснулось его. Он проверился и понял, что находится на борту деревянной гондолы, подвешенной под оболочкой, наполненной летучим газом, полученным опять же с помощью какой-то сложной магии. При желании он мог бы осознать её сейчас, но гораздо важнее было защититься от этой неожиданной угрозы.
А ею оказалась янтарная скала, которая хищно и жёстко впитывала в себя всю его силу, все его умения, все его способности. И тогда он с лёгкостью, которая на миг поразила его, защитился от этого влияния, попросту прекратил все утечки энергии в янтарную скалу и понял, что теперь они возникнут не скоро. А вот как он это сделал, осталось тайной уже через несколько мгновений даже для него самого.
Но это было неважно, гораздо интереснее было то, что он возвращался. И был более сильным, умелым, точным, защищённым и свободным, чем когда-либо прежде… Если это «прежде» всё-таки существовало, в чём Трол был не вполне уверен.
Последней мыслью, перед тем как проснуться после своего транса, было чувство голода и жажды. Но их так просто было теперь усмирить… Вернее, теперь Трол мог усмирить всё, что угодно. Даже своих врагов, сколько бы их ни было и какой бы силой они ни обладали. В этом он был теперь уверен.
Море внизу сменило свой цвет, стало из глубоко-зелёного белесым, словно бы хорошо выстиранным, и в нём появилось ощущение близкого дня. «Некрасавица» вошла в Кермальский залив, который тут ещё назывался Кермальским морем. Принц Кола очень этому порадовался, потому что они проходили его море, то самое, на берегу которого стоял его родной Кадот, столица Зимногорья.
Он сидел у основания мачты, на которой держался носовой парус, где у обычного корабля полагалось бы быть бушприту, и делал вид, что смотрит вниз, но куда чаще его голова сама собой поворачивалась на север, ему хотелось увидеть хоть краешек берега, хотя бы намёк на сухопутные облака. Каким бы сильным бойцом он в действительности ни был, но домой ему, вероятно, хотелось больше всех. Остальные-то, включая Трола, и забыли, каково это — помнить дом, друзей, с которыми взрослел, видеть лица родных.
Трол даже хотел его приободрить, но потом, по здравому размышлению, отказался от этой затеи. Кола и сам мог со всеми этими меланхолиями справиться, а после них ему должно было стать куда лучше. Уж если Трол вынужден был опускаться в неведомые ему прежде медитативные глубины, то почему принцу нельзя было использовать живительную силу добрых воспоминаний?
