Но не слыхал его со времени моей поездки в Берлин». Министр от души расхохотался и велел принести бутылку пива.
* * *
Р. Долговязый худосочный юноша, по виду напоминающий клерка из конторы лондонского биржевого маклера; у него гнилые зубы с золотыми коронками и маленький брюзгливый рот. Вульгарен, неграмотен и лишен чувства юмора. На островах живет уже несколько лет и покрыт татуировкой, как туземец. Интересно, зачем он подверг себя этой мучительной операции? Возможно, красота здешних мест, дружелюбие и обаяние жителей тронули его грубую душу, и он решился на этот, как сам, видимо, считал, романтический поступок. А может, просто подумал, что так станет привлекательнее для женщин, с которыми спит.
* * *
Савайи. Когда после дождя начинает палить солнце, в здешних зарослях становится жарко, влажно, безветренно и душно, как в оранжерее; кажется, что все вокруг — деревья, кусты, вьющиеся растения — начинает бурно и стремительно разрастаться.
* * *
Назад в Алию я плыл на «Марстале», десятиметровом катере, принадлежащем одному канаку. Путешествие заняло десять часов. Пропахший порчеными кокосами катер был загружен копрой. Каюты там не было; я лежал на палубе над машинным отделением, прикрывшись пледом и положив голову на бугристые мешки с копрой. Команда состояла из капитана, стоявшего у румпеля, — это красивый, смуглый человек, с виду несколько напоминавший римского императора периода упадка, он немного склонен к полноте, но лицо прекрасное и решительное, еще одного канака, который, растянувшись во весь рост, спал, прикрытый мешковиной, и китайца, который сидел, курил и от нечего делать глядел на луну.
Луна ярко сияла, затмевая звезды, море было совершенно спокойно, если не считать мерной тихоокеанской зыби. Когда мы вошли в гавань Алии, на фоне неба темнели силуэты кокосовых пальм, смутно белел собор, там и сям горели на лодках огоньки — казалось, мы попали в заколдованное царство безмолвия и покоя; я пытался, но не мог подыскать подходящие слова для этой чарующей картины. На ум пришли две случайные строчки, я сам не знал, как и когда залетели они мне в голову: «Да воссияет Иакова лестница от Чаринг-Крос-са до неба».
* * *
Сува. Красивый просторный залив окружен серыми холмами, уходящими в таинственную синь. Возникает ощущение, что там, в далекой, густо поросшей лесами стороне, течет необычная тайная жизнь. И есть в ней, чудится что-то исконно туземное, смутно жестокое. Город тянется вдоль гавани; здесь много каркасных домов, магазинов больше, чем в Алии, но все-таки он чем-то напоминает факторию, которой, вероятно, и был когда-то. Туземцы расхаживают в юбочках лава-лава, майках или рубашках; по большей части это рослые крепкие мужчины, черные, как негры, и с такими же курчавыми, часто выбеленными известью волосами, которым стрижкой придают самые невероятные формы. Встречаются там одетые в белое индусы с бесшумной походкой; туземки носят на шее золотые цепи, на руках браслеты, а в носу кольца. За городом едешь мимо скученных поселений индийцев, а кругом в полях видишь их согбенные спины. На них нет ничего, кроме набедренной повязки, а тела ужасают своей худобой. Климат здесь субтропический, пальмы растут плохо, но есть обширные рощи манго; Сува лишена беспечного блаженства Самоа — здесь все более сумрачно, даже листва тяжелая и темная. Воздух томительно жаркий, тоже тяжкий, и непрестанно льют дожди.
