Зачитывая с аналоя отрывки из Библии, которые ему самому представлялись вымыслом, лишенным всякой достоверности в глазах любого здравомыслящего человека, он понимал, что если одна часть его паствы воспринимает их буквально, то для другой их несостоятельность очевидна. Порою, чувствуя шаткость своих позиций, он терзался сомнениями, однако мысленно лишь пожимал плечами. «В конце концов, — говаривал он, — уже и то хорошо, что темные люди в это верят. А подрывать людскую веру очень опасно». Иной раз, впрочем, он отваживался поручать викарию прочитать с аналоя то, чего сам не в силах был произнести вслух. Викариев он выбирал поглупее.
Когда ему случалось вспылить, он называл это праведным гневом; а когда кто-нибудь совершал поступок, который ему не нравился, он называл свои чувства благородным негодованием.
* * *
Стиль Мэтью Арнольда. Превосходный способ облекать мысли в слова. Ясный, простой и точный. Он напоминает чистую, плавно текущую реку, пожалуй, чуть слишком спокойную. Подобно платью хорошо одетого человека, которое не бросается в глаза, но неизменно радует случайный внимательный взгляд, стиль Арнольда безупречен. В нем нет ни малейшей навязчивости, ничто — ни яркий оборот, ни броский эпитет — не отвлекает внимание от сути; однако, вчитавшись, замечаешь продуманную стройность фраз, гармоничный, изящный, элегантный ритм этой прозы. Начинаешь ценить меткость выражений и невольно дивишься тому, что столь сильное впечатление создается самыми простыми безыскусными словами. Арнольд умеет облагородить все, чего бы ни коснулся. Его стиль напоминает просвещенную пожилую даму особо тонкого воспитания, во многом позабывшую волнения бурной молодости, но обладающую изысканными манерами, свойственными давно минувшим временам; впрочем, ее живость и чувство юмора не позволяют и предположить, что она принадлежит к уходящему поколению. Однако столь пригодный для выражения иронической или остроумной мысли, равно как и для неспешного изложения, столь уместный, когда нужно подчеркнуть неубедительность какого-либо довода, стиль этот предъявляет высочайшие требования к содержательной стороне. Он безжалостно выявляет логическую несостоятельность или банальность суждений; в таких случаях убийственная скудость средств просто обескураживает. Это, скорее, метод, нежели искусство. Я, как едва ли кто другой, понимаю, сколько нужно было положить сил, чтобы добиться этого сладкозвучного холодного блеска. Мысль о том, что простота слога приходит к писателю позже всех других литературных достоинств, давно стала общим местом, и порою в трудах Мэтью Арнольда улавливаешь признаки постоянных усилий и тех ограничений, которые он добровольно наложил на себя, чтобы избранная им манера письма вошла в привычку. Ничуть не желая умалить его заслуги, я, однако, не могу отделаться от мысли, что в результате неустанных стараний Арнольд по существу довел свое письмо до автоматизма. Чего Патер, как известно, не допускал никогда: совершенно очевидно, что колоритность, богатство метафор и других образных средств, придававших его слогу выразительность, требовали неустанной работы фантазии. Именно этого и не достает стилю Арнольда; словарь его беден, одни и те же обороты повторяются вновь и вновь; простота, к которой он так стремился, едва ли оставляла простор воображению. О чем бы он ни писал, стиль его неизменен. Видимо, именно за это, а также за чрезмерное следование классическим канонам его и упрекают в стилистической безликости. На мой же взгляд, его слог отражает личность Арнольда ничуть не менее, чем стиль Патера или Кар-лейля — личность каждого из этих писателей. В самом деле, слог Арнольда ярко выявляет его натуру, немного женственную, обидчивую и холодную, с некоторой склонностью к поучениям, но одновременно наделенную удивительным изяществом, живым умом и безупречно тонким вкусом.
