— Сядь, — сказал наконец Прокопий Владимирович и, насупясь, поставил против Петиной фамилии в журнале неряшливую, раскатистую четверку.
Петя, самодовольно усмехаясь, сел на свое место, а во время перемены сказал Илюше с льстивой снисходительностью:
— Ты, Левин, классический гений.
Долговязый Гошка Ширвинский оглядел с высоты своего роста Илюшу и постучал карандашом по его черепу.
— Сплошная шишка мудрости, — сказал он, поправляя белый воротничок длинными выхоленными пальцами.
Толстый Носырин всплеснул короткими руками:
— Тебе бы, Любочка, следовало за него выйти замуж из благодарности.
— Не состоится, неподходящая партия, — с едва заметной гримасой бросил Петя и покосился на недавнего своего спасителя.
Илюша перехватил этот быстрый брезгливый взгляд и украдкой осмотрел себя. Выношенная до лоска, короткая в рукавах куртка, потертые брюки, старый потрескавшийся ремень, — осмотр не доставил ему особого удовольствия.
— Ну вас, — отмахнулся он, досадливо нахмурясь, и поспешно достал из парты книгу, — история сейчас, надо хоть просмотреть.
— Учись, учись, премудрый гимназист, — одобрил Ширвинский и стал в позу. — Ученье сокращает нам опыты быстротекущей жизни.
— Кстати, и самую жизнь, — вмешался высокий грузный Никишин.
Ширвинский раздул ноздри и повел носом.
— Кажется, пахнет философией, — сказал он, насмешливо щурясь.
— Кажется, так перекрестись, — буркнул Никитин, метнув Тита Ливия в парту.
Ширвинский с комической серьезностью перекрестился.
Никишин поднял на него пристальные, металлического блеска глаза, взбил широкой ладонью и без того взъерошенные волосы.
— Балда, — сказал он сосредоточенно и серьезно, — блестящая, законченная, кристаллическая, химически чистая балда.
Вторым уроком была история. Преподавал её классный наставник Степан Степанович Степанов. Седоусый, с белой гривой волос на голове, с университетским значком в петлице аккуратного, без единой пылинки сюртука, Степан Степанович был неукоснительно строг и взыскателен. Но в строгости его не было ненавистной гимназистам придирчивости. Никто не числился у него в любимчиках, никто не был записан в безнадежные. Каждый из учеников, даже лучший из них, мог получить двойку, если он того заслужил, и любой мог исправить двойку на пятерку, если добросовестно приготовил урок. С учениками Степан Степанович был прям, открыт и жестко справедлив. Гимназисты, если и не любили Степана Степановича, то во всяком случае уважали.
