— С нами крестная сила… Да что ты, горбун, плетешь несуразное!?
— Какое там несуразное… сам видел ее… идет это по мосту, гуляючи с прохладцей… Насилу убег… до сих пор отдышаться не могу… Напужался… страсть…
— Коли так, грех большой на душу мы с тобой положили… Это ее душенька гроба ищет… Без гроба да без молитвы, как пса какого смердящего в яму закопали… Погоди, дай срок, она еще тебя доймет…
Старик сказал это голосом, в тоне которого слышалось полное убеждение.
Горбун вздрогнул и стал пугливо озираться кругом.
— А я тут, молясь, вот что надумал… Недаром это, сам Господь вразумил меня… Пойдем-ка мы с тобой, горбун, по святым местам, может Господь сподобит на Афон пробраться, вещи-то, что снял, пожертвуем во храм Божий на помин души болярыни… может знаешь, как имя-то…
— Зинаиды, — совершенно машинально сказал горбун.
— Болярыни Зинаиды, вот ее душенька и успокоится.
— Зинаиды? — вдруг переспросил горбун и глаза его снова блеснули гневом. — А ты почем знаешь?..
— Да ведь ты сам сейчас сказал: Зинаиды, — робко заметил Пахомыч.
— Я, — протянул горбун. — Ты, видно, на меня как на мертвого клеплешь… Я почем знаю, как ее звать… в первый раз, как и ты, в глаза видел… Ты, старик, меня на словах ловить брось, я тоже ершист, меня не сглотнешь…
— Кто тебя сглонуть хочет… Я о душе ее забочусь, потому будет она бродить теперь по этим местам… гроб искать…
— Ну и пусть себе бродит, а я уйду…
— Вот и я о том же, чтобы уйти, святителям поклонится…
— Да ты и ступай, кто тебя держит, — сказал горбун.
— Ой ли… отпустишь? — с тревогой в голосе спросил Пахомыч.
— Иди, замаливай и об ее, и о моей душе… Отныне я тебя из кабалы освобождаю… мне теперь другая дорога, хочу всласть пожить… своим домком, женюсь…
— Женишься… ты?.. — даже отступил на несколько шагов пораженный Пахомыч.
— Ну да, я… Ты думаешь, некрасив, да стар, да горбат, так я тебе скажу, что коли горб мой золотом набит, то чем больше он, тем лучше… любая кралечка пойдет… Одна уже есть на примете…
Игривые мысли о будущей молодой жене совершенно изгладили из ума горбуна впечатление, произведенное на него привиденьем. Его рот даже скривило в плотоядную улыбку. Но улыбка эта была отвратительна.
— Так мне, значит, можно и идти?..
— Говорю иди… хоть завтра.
— Вот за это спасибо… душевное спасибо… — со слезами радости воскликнул старик и поклонился горбуну до земли.
— Иди, иди, только ларец мне оставь… Тебе его на что… Старому человеку везде есть и кров, и кусок хлеба… Христовым именем весь мир обойдешь…
