Дюмон подмигнул:
– Трогай!
Тим оглянулся по сторонам – не видно ли кого-нибудь из соседей – и сказал:
– Сам трогай!
Дюмон кивком указал на заднее сиденье:
– Почему бы тебе со мной не прокатиться?
– Почему бы тебе не отвалить с моей улицы?
– Я хотел извиниться.
– За хамство?
– Господи Боже, конечно нет! За то, что недооценил тебя. В моем возрасте я должен был быть умнее.
Тим усмехнулся и Дюмон снова кивнул головой:
– Давай, запрыгивай.
– А почему бы тебе не прокатиться со мной?
– Справедливо.
Втиснувшись на пассажирское сиденье, Дюмон достал «Ремингтон» из кобуры на бедре и маленький пистолет из кобуры на лодыжке и положил их в средний ящик:
– Чтобы ты мог слушать, не отвлекаясь.
Тим проехал несколько кварталов, завернул на заброшенную автостоянку за старой школой Джинни и выключил фары. Дюмон дернулся, пытаясь сдержать приступ кашля. Тим уставился в ветровое стекло, делая вид, что ничего не заметил.
– Это та школа, где трое подростков устроили вечеринку со стрельбой?
– Нет, – сказал Тим. – Это в другом районе, школа для старшеклассников к югу от центра города.
– Дети стреляют в детей. – Дюмон покачал головой, фыркнул и снова покачал головой.
Какое-то время они молча разглядывали темное здание.
– Когда становишься старше, – начал Дюмон, – начинаешь по-другому смотреть на мир. Идеализм не исчезает, но уменьшается. Ты начинаешь думать: черт, может быть, жизнь – это то, чем мы ее делаем, и, может, наша задача – просто сделать это место лучше. Может быть, это все старческий бред. Может быть, прав был поэт, который сказал: «Если бы молодость знала, если бы старость могла».
– Я не читаю поэзию.
– Да. Я тоже не читаю. Это жена… – Его яркие голубые глаза светились в темноте. Поразительно голубые глаза – голубые, как глаза новорожденных. Он наклонил голову и занялся заусенцем; кожа грубыми складками собралась у него под подбородком. Он напоминал старого льва:
– Видишь ли, Тим… можно мне называть тебя Тимом?
– Конечно.
– Для того чтобы во всем находить смысл, изменять к лучшему, нужно быть высокоморальным человеком. Честным и справедливым. В тебе есть и то и другое.
– А как насчет остальных?
– Рейнер бывает тщеславен и глуп. Тщеславие его оглупляет. Но он блестяще разбирается в людях и ситуациях.
– А Роберт?
– А что Роберт?
– Он кажется немного… непоследовательным.
– Он прекрасный оперативник. Преданный, даже чересчур. Бывает, что он выходит за рамки, но всегда вовремя останавливается.
– По-моему, он и его брат не особенно горят желанием играть вторую скрипку.
