Слегка приподняв чисто выбритый подбородок, Эрлих взглянул на меня уверенно и проницательно. Вероятно, так, как он заглядывал в суть любого явления.
– Я знал, что рано или поздно вы придете ко мне, – невозмутимо сказал Эрлих.
– Тогда почему не перезвонили и не ответили на письма?
– Я надеялся, что этого не произойдет. То есть что вы не станете искать встречи. Ведь ясно, чего вы хотели или, точнее, могли хотеть.
Возникло желание извиниться, словно я беспричинно нарушил его уединение.
– Я хотел по возможности расспросить насчет…
Замявшись, я не мог решить, как назвать его бывшую супругу. Эрлих знал и любил Мэриан Уолш, я же расследовал смерть Мэри Маргарет Флендерс. Вряд ли стоило высказывать и соболезнование по поводу утраты бывшей жены. Они развелись много лет назад, так и не став друзьями. Хотя да – конечно, она оставалась матерью их ребенка.
– Насчет Мэриан? – переспросил Эрлих, уловив мое состояние. – Я называл ее так. Мэриан Эрлих – это имя записано в свидетельстве о рождении нашей дочери. До свадьбы ее звали Мэриан Уолш. Хотя вам это известно, не так ли?
Потянувшись к ящику стола, Эрлих достал пачку сигарет. Глубоко затянувшись, прикрыл глаза и медленно выпустил дым через ноздри.
– Курение против здешних правил, – сказал Эрлих. – Я выкуриваю одну в день, после лекции. Только одну сигарету. Мое единственное преступление, которое, как можно заметить, повторяется снова и снова. Я тот, кого вы называете серийным преступником. – Он затянулся еще раз, наблюдая за дымом, поднимавшимся по ленивой спирали. – Мистер Антонелли… Как вы считаете, не это ли причина, по которой превращаются в преступников? Потому, что, нарушая общепринятые нормы, получают новые ощущения от бытия, чувствуя момент своей идентификации как личности. Странный феномен двадцатого века – своего рода ореол, окружающий преступника и его преступление. Не такое преступление, разумеется, – смущенно добавил он, кивнув на тлеющую сигарету. – Сказанное касается серьезного преступления. Убийства…
Хотя Эрлих допускал широкий подход к проблеме, скорее всего последнее было сказано про убийство его бывшей жены.
– Двадцатый век продолжил и усилил движение мира прочь от реальности бытия – и дальше от того, каким этот мир выступал перед нами и открывался нам, человеческим существам. Все, что было когда-то открыто, постепенно уходит от нашего взгляда, похороненное под новыми и новыми пластами человеческой мысли и языка. Простой пример. Сегодня едва ли найдется кто-то, хотя бы попытавшийся понять мир Платона и Аристотеля в их представлении. Увидеть мир таким, каким он открывался этим ученым. Здесь нет ничего исключительного: вспомните, как редко мы видим те или иные явления собственными глазами. Мы видим все глазами кого-то. Новые технологии – те самые, что предположительно являют собой величайшее завоевание двадцатого века, – эти технологии окружают нас изображениями реальности, искусственно воссозданными с их помощью. Нас бомбардируют этими изображениями: сначала были радио и фонограф, за ними – телевидение. И разумеется, кинематограф. Все – искусственное, созданное ради некоего эффекта. Напротив, акт насилия весьма реален. Насилие не совершается ради аудитории. Насилие не исходит из того, что думают другие люди. Ореол преступления состоит в самом действии – в акте, нарушающем искусственный порядок вещей и кажущемся нам столь спонтанным и столь аутентичным лишь в сравнении с унылым способом существования большинства.
