- Я вижу, - в голосе мужчины звучала доброта. - Я сохраню твою тайну. Но скажу тебе, что как рациональный человек, я не верю в подобные суеверия. У проклятия есть только такая власть, которую дает ему сам человек.
Глупый gadjo, подумал Кев. Все знали, что отрицать проклятие означало накликать на себя еще большую беду.
У них было шумное домашнее хозяйство, полное детей. Кев мог слышать их из-за закрытой двери комнаты, в которой находился. Но было что-то еще… слабое, приятное присутствие поблизости. Он чувствовал, как это колебалось, вне комнаты, вне пределов его досягаемости. И он тосковал по нему, желая спасения от темноты, лихорадки и боли.
Среди шума детей, препирающихся, смеющихся, поющих, он услышал голос, от которого дыбом встали волосы на его теле. Голос девочки. Прекрасный, успокаивающий. Он хотел, чтобы она пришла к нему. Хотел, потому, что сам не мог пойти к ней, из-за ран, заживающих с мучительной медлительностью. Приди ко мне…
Но она никогда не появлялась. Единственными, кто заходил в комнату, были Хатауэй и его жена, приятная, но пугливая женщина, которая относилась к Кеву, как к дикому животному, которое случайно забрело в ее цивилизованный дом. Поэтому он и вел себя соответственно, отталкивая и ругаясь всякий раз, когда они подходили к нему. Как только цыган смог самостоятельно шевелится, он вымылся в миске теплой воды, которую они принесли в комнату. Молодой человек не ел перед ними, а ждал, пока они оставят поднос у его кровати. Все его стремления сводились к тому, чтобы поскорее выздороветь и сбежать.
Пару раз дети приходили, чтобы взглянуть на него в щель неплотно прикрытой двери. Иногда это были две маленькие девчушки, Поппи и Беатрикс, которые со смехом и восторженным визжанием убегали прочь, когда он ворчал на них. Была еще одна девочка, старшая дочь Хатауэйев, Амелия, которая глядела на него с таким же скептицизмом, что и мать. И был высокий голубоглазый мальчик, Лео, которой по виду был не намного старше Кева.
- Я хочу объяснить, - сказал он с порога тихим голосом, - что никто не собирается тебя тут обижать. Как только ты сможешь уйти, то волен сделать это в любую минуту. - Он пристально взглянул на угрюмое лицо Кева, прежде чем заявить, - Мой отец - добрый человек. Самаритянин. Но я не такой. Так что не думай даже о том, чтобы навредить или оскорбить кого-нибудь из моей семьи. Или ответишь мне за это.
Кев уважал такое. Поэтому утвердительно кивнул. Конечно, если бы Кев был в форме, то мог бы легко разделаться с этим мальчишкой, избить до крови или поломать тому кости. Но Кев начал понимать, что эта необычная семья на самом деле не желала ему зла. И при этом они ничего от него не хотели. Хатауэйи просто предоставили ему крышу над головой и уход, как если бы он был беспризорной собакой. За это они, казалось, ничего не ожидали взамен.
