Она пожала плечами:
– Многие белые живут с неграми. Здесь ведь не Юг. Мы в Нью-Йорке.
– Вы мне не нужны, – сказал я, – мне и без вас хорошо. И я вовсе не желаю, чтобы шайка черномазых сидела у меня на шее.
Она продолжала улыбаться, и меня охватила злость.
– Я без вас обойдусь. Я у вас ничего не просил. Вы хотите меня шантажировать – вот и все дела.
Мне казалось, что я защищаюсь, но на меня никто не нападал. Эти три безобидных существа – как они могли на меня напасть?
– Мы живем в разных системах, – сказал я. – В двух разных системах, которые сосуществуют, но не могут соединиться. Когда они пересекаются, от этого случаются лишь беды и несчастья. И с той и с другой стороны.
– Ричарду нечего терять, – сказала она.
Была ли это угроза, или Энн только констатировала факт? Я спрашивал себя: какие у них между собой отношения? Энн, Ричард, Салли.
Она повторила:
– Так когда ты вернешься?
Чтобы закрепить застежку чулка, она задрала юбку до бедер, задрала ее выше, чем было нужно, и, глядя на тень, падающую на ее кожу, я почувствовал, что мне лучше уйти. Моя злость переходила во что-то другое. Я бесшумно обошел стол, прислушиваясь к дыханию Ричарда.
– Дай мне денег, – сказала Энн низким голосом. – Ричарду надо есть.
– А тебе? Ты что, не ешь?
Она покачала головой:
– Мне деньги не нужны. Мне дают все, что мне нужно.
Я в замешательстве остановился. Почему в замешательстве? Я порылся в кармане и достал оттуда бумажку. Я посмотрел – это была десятка.
– На, – сказал я.
– Спасибо, Дэн. Ричард будет доволен.
– Не называй меня Дэном.
– Почему? – ласково спросила она.
Почему? Она, конечно, не могла знать, что Шейла точно так же произносила «Дэн», растягивая чуть-чуть гласную. Тем хуже, могла бы и знать.
Я быстро вышел из комнаты. Энн даже не пыталась меня задержать.
Я шел по сырому коридору, меня подстегивали разные чувства, сбивающиеся все вместе в какое-то одно почти физическое неудобство. Внезапно я так остро почувствовал необходимость поменять квартиру, спрятаться, что пот выступил у меня на лице; что-то вроде ужаса охватило меня, ужаса затравленного человека, даже хуже – ужаса завороженной жертвы, которая делает уступки своему палачу. Вы никогда не видели мышь в тот момент, когда кошка отдергивает лапу от ее крохотной спинки? Она не двигается, не старается убежать. Удар лапой, следующий за этим, – мягче, чем ласка, – любовная ласка, любовь жертвы к своему мучителю, который в некотором роде отвечает ей тем же. Ричард меня, конечно, любил – всего и сразу. Когда же следующий удар лапой?
