Она, рассмеялась: “За демократов!”.
Он, довольный собой: “Ну вот, ведь это смешно, смешно…”.
Она, не продолжая: “Меня ждут, мне нужно ехать”.
Он: “Можно я вас провожу, куда хотите”.
Она: “Нет, не хочу”.
Он, торопливо: “А вы были в Третьяковке?”.
Она, быстро: “Конечно, я была…”.
Он: “Это неправда — а демократы должны говорить правду. Как хотите. Но у меня есть еще один любимый художник… кумир. Великий русский художник, пойдем в Третьяковку и я покажу, расскажу?”.
Она, улыбнувшись: “Я знаю… Он страдал, пил и сошел с ума”.
Он, помрачнев: “Приблизительно так. Это все, что вы поняли? По-вашему, доктор, я больной? Тогда тем более… Вы должны… Вы давали клятву Гиппократа?”.
Она: “У меня есть любимый человек, он меня ждет”.
Он, вспыхнув: “По-моему, когда любят, то уже не ждут, потому что не расстаются. Если любят — женятся, я хочу сказать. Не женятся и говорят о любви, по-моему, подлецы”.
Она: “Всегда добиваетесь своего? Хотите приобщить к культуре? Ну, а потом? Куда поведете, что же, сразу в загс?”.
Он: “Потом я бы повел вас на кладбище… Ничего смешного”.
Она: “Нет, нет, мальчик… Это смешно…”.
Он: “Зря смеетесь, я не шучу, на Новодевичье. Это мое любимое место в Москве”.
Она: “И всех… ну после знакомства с Ван Гогом?”.
Он: “По отдельности”.
Она: “Но куда же потом, потом?”.
Он: “Никуда. На этом кончалась, как сказал Печорин, “комедия”… Печорин — это мой любимый литературный герой. Вот и вам уже смешно. Значит, действительно, пора кончать”.
Она, вдруг посерьезнев, сухо, почти с черствостью: “Значит, на кладбище. Но сначала — в Третьяковскую галерею”.
Появилось. Нет, не чувство — мысль, в себе уверенная, будто летящая в цель: он ей понравился, нравится.
Через день встретились на станции метро “Третьяковская”.
Еще через день — на “Спортивной”.
Пока шли, молчали.
Предъявил удостоверение — вход охранялся.
Этот момент был для него очень важен, чтобы она почувствовала и тайну, и власть его посещать заповедную для других территорию, где лежало столько сильных мира сего. Право на вход, пропуск — тот, что нашел в бумагах отца. Сторож у ворот — суетливый, поживший. Подозвал к себе на всякий случай двух глупых больших собак, что вертелись у его будки; тоже, наверное, служили. Псины пятились, виляли опущенными хвостами, провожая и прощаясь, хоть только что встречали, радовались, завидев людей.
Живые, за незримой чертой, переступив ее, вошли в неведомое, сразу погрузившись в окутанное строгостью и силой безмолвие.
