И солидный принял оплату — а ее увел обратно, в подвал.
Через какое-то время она застенчиво выглянула, спросила: “Смертное при вас?”.
Ни о чем таком он не знал — дядюшка ничего не передал и не сказал…
Профессор обо всем забыл — и вопил в свой мобильный, пока не сообразил: пусть крышку гроба заколотят.
Солидный ухмыльнулся — пожалуйста!
Согласился на сто рублей — и еще получил за простыню.
Зина радостно ее предъявила, больничную: хоть что-то чистое и белое. Стараясь, пристала: “Накрывать или обернуть? Я красиво сделаю, вы не сомневайтесь! Вы не подумайте, я это бесплатно!”.
И еще пролепетала вдруг: “Или, может, запеленать?”.
Но одна не смогла — позвав из подвала кого-то на помощь.
Санитары пропали: вдвоем ушли искать молоток и гвозди.
Он стоял — и не двигался.
Саша, она сжалилась над ним, спустилась туда, кутать старуху…
Подумал: ведь она не боится ни крови, ни трупов…
Действительно — наружу вышла спокойная.
Заколотили гроб.
Все было готово.
Солидный объявил, что надо бы еще прибавить за труды… Он перебил, не выдержав — “Cколько?” — и тот начал спокойно подсчитывать: “Туда-сюда. Побольше центнера будет. Cто рублей… Пятьсот… Сто… Туда-сюда. Итого…”. Саша молчала. Но, когда рассчитался с ними, слышно сказала: “Какие же скоты”. Он почему-то оскорбился: это ему стало больно… Она же ничего не хотела чувствовать, понимать — одна, в стороне. Солидный, все услышав, ухмыльнулся, буркнул себе под нос: “Ну, да…”. Но уже громко сказал, на прощание: “Счастливого пути!”.
Автобус ритуальный, в котором только они с Сашей — и гроб.
Пахло бензином, именно бензином.
Вдруг произнес: “Представляешь, миллион долларов”.
Саша ничего не ответила.
Они молчали — и не заговорили, — даже когда откуда-то вынырнул такой же автобусик, но совсем затрапезного, провинциального, что ли, вида. Это происходило прямо на Ленинградском шоссе, в час пик, в густом потоке машин. Глухо занавешенные окна — кроме одного. В котором показывала себя и, просунув в отдушину мегафон, пьяно орала: “Люди! Глядите!” — полуголая девка, приплющив к стеклу груди. Несколько минут они наблюдали это, пока автобус шальной не вырвался вперед — и так исчез.
Профессор встречал с букетом цветов, как жених. Паспорт оказался только у Саши — а свой этот шут, конечно, забыл. Поэтому все оформляли они. Дядюшка так и не отлип от букета. Гроб выгружали из автобуса: теперь это были его сыновья, взявшие в свои руки то, до чего он то ли боялся, то ли стеснялся дотронуться. В этот день он собрал для чего-то в ритуальном зале крематория все свое потомство. От разных жен, такое непохожее на него самого — и поэтому, казалось, постороннее — но сплоченное одинаковой туповатой угрюмостью в лицах.
