Чем безпощаднее расправляются они с заключенными, тем лучше их служебное положение, — из рядовых надзирателей они повышаются до начальников командировок и даже начальников пунктов. В их полное распоряжение попадают сначала сотни, а потом тысячи людей. Привыкнув к полному безправию, заключенных и своей безнаказанности у себя на командировках и пунктах, они перестают потом считаться с правилами и вне своих рабовладении. Вспоминаю надзирателя Авдеева. До службы в СЛОН он находился на «работе» в комендатуре Лубянки 2, и там приводил в исполнение смертные приговоры коллегии ОГПУ. Попав за должностное преступление в СЛОН, он скоро поднялся до должности начальника на лесозаготовительных командировках. Чувство безответственности дошло в нем до того, что он часто останавливал выстрелом из винтовки поезда, чтобы сесть на паровоз и ехать «по делам службы» на какую-нибудь станцию Мурманской железной дороги. Правление Мурманской жел. дороги много раз писало об этом в Управление СЛОНа, но Авдеев всякий раз оправдывался: утверждал, что ему необходимо было срочно поехать для задержания бежавших с его командировки заключенных каэров. Ему верили, и он продолжал свои упражнения с остановкой поездов дальше. Появись такой тип на улице какого либо европейского города, его немедленно отправили бы в психиатрическую больницу или в дом умалишенных, а в Северных Лагерях Особого Назначения он царь и Бог над судьбами 600 — 800 человек.
Начальник пункта. Таковы не только чекисты-надзиратели, но и вся СЛОНовская администрация. Есть в СЛОНе некто Головкин Петр. Одно время он занимал должность начальника пересыльного Кемьского пункта, потом был помощником начальника тогдашнего 1-го отделения СЛОН (теперь 4-ое отделение на о. Соловки); в настоящее время он исполняет обязанности начальника Мурманского отдельного пункта, входящего в состав 3-го отделения СЛОН. До службы в СЛОН Головкин работал в комендатуре Лубянки 2. В период моего знакомства с ним, он был душевно ненормальным и вдобавок алкоголиком. Не проходило дня, когда бы Головкин не был «вдрызг» пьян. Как он «правит» сейчас в Мурманске, я не знаю; но как он правил в Соловках, когда был там помощником начальника 1-го отделения, об этом могу кое что рассказать.
Напившись пьяным, он любил делать «обход рот». Если, бывало, командир роты не скомандует так, чтобы «в окнах стекла дребезжали» — РРРРОТТА СМИРРРНОООО! —беда! Такого командира роты Головкин снимал с занимаемой им должности и отправлял работать в лес. Если ему на глаза попадался какой-нибудь «каэр» — беда этому «каэру». Какой у тебя срок? — спросит Головкин. — «Десять лет, гражданин начальник», ответит тот. — Значит ты десять лет»... (страшная площадная брань)… прожил лишнего» скажет Головкин и тут же распорядится: — «Командир роты, поредай мое приказание в стол нарядов, чтобы эту сволочь отправили в лес». Каждое посещение Головкиным рот давало крикушнику десятки ни в чем неповинных людей. Заключенные острова уже знали Головкина и поэтому, как только он появлялся в Кремле, прятались, кто куда мог, чтобы не попасть ему на глаза, а потом в карцер или в лес. Особенно он не любил почему то артистов соловецкого театра. Десятки раз они сажались им в крикушник. Войдет Головкин потихоньку в театр, когда артисты делают репетицию, а те не заметят его секретнаго прихода и не встанут, потому что никто из них не скомандует: «Встааать»! —«Тридцать суток карцера каждому» — распорядится Головкин. И сидят в карцере. Во время репетиций выводные приводят их из карцера в театр, а кончится репетиция — ведут обратно в карцер... Как то раз Головкин явился в пьяном состоянии в ИСО и, с обычным «матом», говорит: «Эти... (ругань)... артисты плохо играли: моя жена сказала, что им только на ярмарочных балаганах играть. Посадить их всех в карцер на тридцать суток!» Я осторожно заметил, что играли артисты плохо потому, что их привели на сцену из карцера. — «А что же, из гостинницы на автомобиле прикажете, товарищ Карпов, привозить их?»...
