- Может, ты беременна? – обернулся Марк с улыбкой.
- Нет, – я покачала головой, тоже улыбнувшись, – просто, тяжело как-то. Давит что-то.
- Отдохни. Сбеги от Миши на недельку.
Я удивленно обернулась. Ты же не сможешь сбежать вместе со мной. Даже если бы я могла, это предложение значило сбежать на недельку и от тебя.
- Нет, – я снова отрицательно качала головой. Нет.
Мы шли.
- Ты же в этой каше варишься, – тихо проговорила я в гравий под ногами, – зачем такое крутить в прйм-тайм?
- Какое такое? – не понял он.
- Эти истязания, извращения... Особенно сейчас, когда и так не сладко. Многим не сладко.
- Ох, Лидунь. Много причин, – Марк усмехнулся, ловя мою ладонь. – С одной стороны, когда все плохо, показать еще худшее зрелище – это и есть успокоить. Чужая беда всегда заставляет вздохнуть: слава богу, это случилось не со мной. С другой – это метод устыжения. Все же, кто-то может считать эти программы социальными. Ты знаешь, что это происходит и, возможно, не пройдешь мимо, став нечаянным свидетелем. Дальше - это отвлечение внимания. Эти ужастики уводят твои мысли от неудобных тем к вполне безопасным. Как-то надо отвлекать мысли многомиллионного населения от того, что происходит в стране. Ты только представь себе толпы сознательных граждан, задающихся вопросами «кто виноват» и «что делать»?
Я засмеялась.
- Много причин и способов не давать нам думать.
Подняв подбородок, я замерла в нерешительности.
- Давай уедем, Марк, – предложила тихо, не глядя.
- Милая, я не могу сейчас.
Зябко поежившись, я кинула на мужа короткий взгляд.
- Ты не понял. Давай уедем из страны. Насовсем. Я не хочу здесь жить.
Марк не смотрел на меня, вытянув губы трубочкой. Я наблюдала за ним искоса, боясь посмотреть прямо.
Прямо в глаза своему малодушию.
Прямо в лицо своей слабости и страху.
Прямо и решительно. Не могла.
- Марк, – позвала я, не выдерживая молчания.
- Мне показалось, это была просто идея, – он обернулся, наконец, и все, чего я боялась увидеть, отразилось на его лице. – Неужели, ты могла обдумать это в одиночку и предложить на полном серьезе?
Я отвернулась, хмурясь. Стало мерзко и холодно. Деревья смеялись шумно и высокомерно. Опускающиеся сумерки давили на плечи неподъемной тяжестью. Так необходимо было почувствовать поддержку, его руки на плечах, его успокаивающую улыбку. Марк шел рядом, спрятав руки в карманах джинс и опустив лицо.
До машины мы дошли молча. За пятнадцать минут дороги домой единственной прозвучавшей фразой стало: «Наверное, дома нет хлеба». Закрыв глаза, я отвернулась к окну.
