Фонари покачивались уже на дороге, лучи шарили по кустам, было такое ощущение, что свет прошибал их насквозь. Мишка пригнул голову, ожидая выстрелов, дед склонился, прикрыл собою капитана. Но солдаты стояли молча. Мишка молил только об одном — не застонал бы капитан.
Прошла еще минута, сковывавшее его чувство беззащитности понемногу отпустило. Он понял, что солдаты почему-то не решались переходить за дорогу, а может, у них, не было такого приказа. И вдруг им овладела такая злость, накатилась такая решимость, что, если бы солдаты подошли к кустам, он бросился бы на них, молотил бы кулаками, рвал зубами до тех пор, пока не убили бы его самого. Ему совсем не жалко было себя, он не пожалел бы своей жизни точно так, как боец в зеленой фуражке, как капитан.
Вдали по степи двигалось еще несколько огней, и солдаты, постояв, пошли на них.
— Миша, беги до хаты, возьми в сенях два мешка да палки покрепче из плетня выдерни. Носилки соорудим. Бабушке скажи, пусть воду согреет. Ну, одна нога здесь, другая там.
Мишка помчался балкой, напрямую.
Бабушка засуетилась, заохала, пошла в чулан за мешками.
Не ахти какие получились носилки, а все же стало и удобнее, и легче. Им никто не встретился в пути, и это было хорошо. Дедушка сказал, будет лучше, если никто не узнает, что Крапивины подобрали раненого красного командира.
Занесли капитана в хату, уложили на кровать.
Дед хотел было располосовать гимнастерку, но передумал. Втроем раздели командира, сняли и залитую кровью нательную рубашку.
— После в мое бельишко его обрядим. Пойди, внучек, покарауль во дворе. Не ровен час, кто полюбопытствует.
Выходя, Мишка взглянул на капитана. В свете лампы виднелось восковое, заострившееся лицо, темнела запекшаяся кровь, казалась страшной, огромной рана на плече и шее. Капитан не подавал признаков жизни, но дедушка хлопотал над ним уверенно, и Мишка подумал, что такие заботы нужны не мертвому, а живому.
В деревне было тихо. Дед появился часа через два, устало присел, скрутил цигарку.
— Кажись, все сделали, как следует быть, — затянулся он и глухо закашлял. Крепок у деда самосад. Зачем курит, если и дышать ему тяжело, — этого Мишка не понимал. — Кровью истек капитан, оттого и слаб без меры. Три раны на теле: ногу прострелили да руку, самая опасная на шее. Осколок разворотил мышцу и застрял в ключице. На излете был, видать, неглубоко вошел. Иначе — каюк. Вытащил я осколочек-то, на, подержи…
Осколок был шершавый, угловатый, с зазубринами. Мишка покатал его пальцем по ладони и съежился. Будто его самого пропороло этой коряжистой железякой насквозь.
