После обеда все перешли в гостиную.
Я одиноко сидел в углу комнаты. В другом конце обширного покоя клан бриттов, казалось, составлял какой-то заговор.
Внезапно одна из дам направилась к фортепьяно.
Я подумал: «Ага, немножко мьюзик! Тем лучше».
Она открывает крышку инструмента, садится за него, и вот вся колония окружает ее, как батальон солдат, — дамы в первом ряду, мужчины позади.
Уж не собираются ли они спеть оперу?
Главный пастор, превратившийся в хормейстера, подымает руку, опускает ее, и ужасный вопль, которому не подберешь имени, вырывается из всех этих ртов, запевших какой-то священный гимн.
Женщины пищали, мужчины ревели, стекла звенели. На дворе гостиницы завыла собака, другая откликнулась ей из комнаты.
Растерянный, взбешенный, я обратился в бегство. Решил пройтись по городу. Не найдя ни театра, ни курзала, ни другого какого-либо увеселительного заведения, я вынужден был вернуться домой.
Англичане все еще пели.
Я лег спать. Они все еще пели. До полуночи они пели хвалу господу самыми фальшивыми, самыми крикливыми, самыми неприятными голосами, какие мне когда-либо приходилось слышать; я укрылся одеялом, но тот страшный дух подражания, который заставлял целый народ нестись в пляске мертвецов, обуревал меня, и я стал напевать:
Скорблю о господе, о боге Альбиона,
Которому хвалу поют среди салона.
И если слух его верней.
Чем у его возлюбленных детей,
И ценит он очарованье.
Ум, красоту и дарованье,
И любит музыку притом, —
Я не хотел бы быть творцом.
Наконец мне удалось заснуть, но я видел кошмарные сны. Мне снились пророки верхом на пасторах, пожирающие взбитые белки на черепах.
О ужас! О ужас!
2 февраля. Как только я встал, я тотчас спросил у хозяина гостиницы, ежедневно ли эти варвары, наводнившие его гостиницу, повторяют свое ужасное увеселение.
Он с улыбкой отвечал мне:
— О нет, сударь, вчера было воскресенье, а вы ведь знаете, как они чтут воскресенье.
Я отвечал:
Ничто не свято для попов:
Ни уши бедного соседа,
Ни сон его, ни час обеда;
Но помните без дальних слов:
Вы это пенье прекратите,
Не то я в поезд — и простите.
Содержатель гостиницы был немного удивлен, но обещал сделать им замечание.
Днем я совершил очаровательную прогулку в горы.
Вечером снова присутствую при той же Benedicite. Затем перехожу в гостиную. Что они будут делать? В течение часа они не делают ничего.
Вдруг та же самая дама, которая вчера аккомпанировала пению гимнов, направляется к фортепьяно, открывает его. Я вздрогнул в испуге. Она начинает играть вальс.
