Вскоре ее ноги согрелись по-настоящему. Она втянула их под шинель и стала растирать икры, скорчившись и изо всех сил стараясь не дрожать.
Почему она должна верить, что он не один из них? А если он один из них, то он определенно их главарь.
Страх обострил в ней гнев, заставил быстрее заработать мозги.
Его акцент был иным, чем у ее похитителей. Его английский не позволял определить, откуда он родом, словно он обучался у человека, который требовал, чтобы он говорил на совершенно правильном языке.
Это свидетельствовало о том, что Майкл был вовсе не тот, за кого себя выдает. Возможно, он провел много лет в другой стране, говорил на другом языке, и английский стал для него иностранным?
Майкл открыл седельную сумку, и Оливия увидела, что он достал фляжку и откупорил ее.
– Это бренди. Будет жечь, но, думаю, эта жидкость подлечит вам горло.
Оливия отрицательно покачала головой, сделав это весьма энергично.
– Это поможет вам согреться, – не отступал Майкл. Скорее вырубит сознание.
Она не сказала это вслух, но он словно услышал ее.
– Ага, вы боитесь, что я подсыпал сюда что-нибудь, что я собираюсь опоить вас. – Он сделал хороший глоток из фляги и сунул ее в ладонь Оливии. – Это безвредно. Настолько безвредно, насколько может быть безвредным бренди. Поскольку я не отношусь к слишком богатым, я слегка разбавил его водой.
Испытывая отчаянное желание смочить горло, Оливия взяла флягу. Потом вытерла горлышко рукавом его шинели и попробовала бренди. Жидкость прошла на удивление легко, тепло распространилось по телу почти мгновенно.
– Вы раньше пили бренди? – спросил он. Она кивнула, хотя это не его забота.
– Держите флягу при себе, но расходуйте экономно. А я поищу рубашку. – Он снова принялся рыться в седельной сумке.
Глядя на огонь, Оливия изо всех сил старалась побороть возрастающую панику, убедить себя, что он не желает ей зла.
Может быть, он солдат? На нем не было медали за Ватерлоо или униформы, он ничем не был похож на военных, которые останавливались в Дерби.
И тем не менее, что-то в нем выдавало солдата. Он носил свою одежду гордо, как военный, а не потому, что был денди. Если бы он относился к разряду этих пустых лондонских щеголей, он бы жаловался на грязь или на то, как она обращается с его шинелью. Он же все время был занят поисками того, как ее обогреть и поддержать в ней жизнь. Почему?
Уж не шпион ли он? Это может служить объяснением его слишком уж правильного английского. Он мог быть французом, который много лет прожил в Англии и боялся преследований и разоблачения.
