Поднявшись на самую верхнюю, я огляделся. У ног моих расстилался маленький пляж, полукруглый и песчаный, отделенный от морского простора тремя массивными бурыми скалами, которые закрывали доступ к нему, а в непогоду принимали на себя натиск волн.
Прямо напротив, на самом краю мыса, я увидел два огромных камня — один стоял, другой лежал в траве — менгир и долмен[1]; странные, похожие на двух супругов, превращенных в камень силою злых чар, они, казалось, неотступно смотрели на маленький домик, видели, как он строился на этом берегу, который столетиями на их памяти был пустынным, и увидят потом, как маленький домик разрушится, раскрошится, рассеется по ветру, увидят, как исчезнет маленький домик, что продается сейчас.
О древний долмен и древний менгир, как вы дороги мне!
И я позвонил так, как будто звонил у своей двери. Мне открыла женщина, старенькая, сухонькая служанка в черном платье и белом чепце, похожая на монашенку. Мне показалось, что и женщину эту я знал раньше.
Я спросил:
— Вы не бретонка?
Она ответила:
— Нет, сударь, я из Лотарингии. — И прибавила: — Вы хотите осмотреть дом?
— Ну да, конечно.
И я вошел.
Мне казалось, я узнаю все — комнаты, обстановку. Я готов был удивиться, что не вижу в передней своих тростей.
Я очутился в гостиной, нарядной комнате, увешанной циновками, с тремя широкими окнами на море. На камине стояли китайские вазы и большая фотография женщины. Я тотчас же направился к ней, уверенный, что узнаю ее. И я узнал ее, хотя убежден, что никогда с нею не встречался.
Это была она, она, та самая, кого я ждал, желал, призывал, чье лицо преследовало меня во сне. Это была она, та, кого ищешь всегда, везде, та, кого ежеминутно надеешься увидеть на улице, встретить на деревенской дороге, чуть мелькнет над хлебами красный зонтик, та, что, верно, ждет меня в гостинице, где я остановлюсь проездом, или в вагоне, куда я войду, в зале, где передо мной распахнется дверь.
Это была она, бесспорно, несомненно, она! Я узнал ее по глазам, глядевшим на меня, по волосам, завитым в длинные локоны, а особенно — по губам, по улыбке, которую давно угадал.
Я тотчас же спросил:
— Кто эта женщина?
Старуха с обличьем монашенки сухо ответила:
— Это мадам.
Я переспросил:
— Ваша хозяйка?
Она возразила тоном суровой ханжи:
— О нет, сударь!
Я сел и потребовал:
— Расскажите-ка мне о ней.
Старуха застыла на месте от удивления, не находя слов.
Я настаивал:
— Она владелица этого дома?
— О нет, сударь!
