От удивления у Стаса съезжают очки с носа. Он бросает их на переносицу одним пальцем. Вот здорово!
А что я сказал? Здрасте! У нас в классе все говорят про своих родителей. У одних — приобреталы, у других — книжники, у третьих — выпивалы, а у меня — растяпа. Не лучше, чем у всех!
Стас орёт на меня и смотрит, как на чудовище. Я успокаиваю его, соглашаюсь с ним во всём и в конце концов признаюсь, что никогда не сказал бы так про своего отца и никому не дал бы его критиковать, если бы он у меня был военным. Как я мечтал всегда, чтобы мой отец был военным! Даже погоны специально для него выменивал, когда учился в первом классе. И фуражку. Но он влез в свою химию.
Гуслевич развёл руками:
— Нет, с тобой невозможно разговаривать. У тебя нет никакой логики.
Я и сам знаю, что нет у меня этого. Ну и что?! Но чтобы он не думал, что я какой-нибудь повёрнутый, я ему шёпотом сказал:
— Ты не думай, мы всех критикуем и разбираем. Даже учителей и директора, а не только родителей.
— Ну, брат! — Гуслевич совсем расстроился. — Ты меня так огорчил, как никогда. Неужели тебе непонятно, что взрослые для детей, тем более директор, существа высшего порядка? Как боги?
Я кивнул:
— Проще пареной репы.
— Взрослых, тем более родителей, надо безоговорочно уважать!
— И вон того пьяного? Который уже с утра пьяный? Он ведь тоже кому-то родитель.
Стас смутился и попробовал перевести разговор на другую тему, но я ему не дал.
— Ты не думай, — сказал я Гуслевичу, — мы хороших взрослых уважаем.
— А как вы узнаете, кто хороший?
— Чувствуем.
Стас свистнул.
— Понимать надо, а не только чувствовать.
— Мы и понимаем. Вот, например, у нас Светлана Леонидовна, новая учительница. Мы понимаем. И скоро будем её слушаться. Есть в ней, понимаешь, неуловимое и хорошее. И наш пятый «б» уже не называют «неуправляемый», мы уже управляемся. Ну как, рад хоть немножко?
Стас засмеялся. А чего смешного? Я ему от души всю правду, а он смеётся, хоть смешного ни на грош.
— Да ты не обижайся, чудак человек, — сказал он мне. — Вот уж действительно — невозможный Кукушкин! — Похлопал меня по плечу зачем-то. — А ты ничего формулируешь. Такой маленький — и такое умозаключение: «неуловимое и хорошее»!
Мне понравилось, что он меня похвалил, что я «формулирую» (вот уж не знал!), и «умозаключения» понравились. Только бы не забыть, что они у меня есть. Сегодня обязательно скажу Юрке и Пчелинцеву, пусть завидуют. Но «маленький» — это он зря и даже напрасно!
