— Погубишь и ту малость, что у тебя есть! Имей в виду, я все это потом проветривать не собираюсь. Андрия, горюшко ты мое, неужели ты и белые рубашки в подвал унес... — то и дело начинала она, правда, с каждым разом все тише.
Особого внимания он на нее не обращал. Обычно просто говорил:
— Не волнуйся, я по всем карманам рассовал сушеную лаванду, а в обувь положил каштаны.
Когда он покончил с одеждой и пришла очередь выдвижных ящиков с мелочами, он отнес в подвал значки и грамоты добровольного донора, все свои документы и личные бумаги, топографические карты, которые остались у него от последних больших маневров где-то в горах, компас с треснувшим стеклом, циркуль, шахматную доску... А под конец орден Труда с золотым венком и особенно дорогую ему медаль за храбрость, полученную после того, как во время боевых учений он успел выхватить из рук испуганного новобранца гранату с уже выдернутой чекой и вышвырнуть ее из окопа, о чем потом в армейской газете был опубликован материал, занявший две внутренние полосы.
Одновременно с переселением Андрия приводил в порядок подвальное помещение. Четыре и двадцать на два и тридцать. Он побелил две каменные стены, а на двух других заменил прогнившие еловые доски. Крошечное уличное окошко начисто отмыл и затянул металлической сеткой. На полу расстелил давно вышедший из употребления ковер, на потолок приспособил старый плафон. Наконец, подведя провод и закрепив розетку, привел в порядок и древний ламповый радиоприемник, чрезвычайно довольный тем, что с его помощью хорошо ловится только одна станция, неизвестно какая, но это и не важно, а важно то, что она передает только классическую музыку и никакой политики. Признаться, раньше такая музыка ему не нравилась, но сейчас он вдруг инстинктивно почувствовал в ней какую-то особую, неведомую ему раньше глубину; кроме того, оказалось очень интересно следить за тем, какие именно инструменты ведут мелодию, а какие ее только поддерживают.
Да и программы этой радиостанции больше всего соответствовали происходящему. «Сейчас все равно что траур, любая другая музыка и вовсе не годится», — разговаривал он сам с собой, обращаясь к своему отражению в треснувшем зеркале, поставленном выше, там же, где и неработающий телевизор, то есть напротив кресла, в котором он теперь проводил большую часть дня.
Наверху, в квартире, препирательства по поводу всех этих, как они там считали, необдуманных поступков, этого странного переселения, этого добровольного изгнания, уступили место постоянно повторяющимся вопросам и упрекам:
