Стены галереи были абсолютно пустыми. Но нараставший гул голосов словно противился этой странности. Открытие выставки, на которой нет картин, никому не помешало выплеснуть то прекраснейшее настроение, что накопилось часами и днями ожидания этого события. Говорили все, разом, причем даже без особых на то причин. Как это принято, неспешно, встречая одобрение. При этом кое-кто высказывался только для того, чтобы звуком коснуться ушной раковины своей собеседницы. Или же дерзко скользнуть вдоль шеи, к груди, туда, где декольте обещает ложбинку. Нежная часть публики все смелее, с открытым звонким смехом или заметным трепетом льнула к приглашенным господам. Если и нашлись гости, заметившие отсутствие картин, то они были не столь наивны, чтобы вслух рассуждать о такой странности. Никто не хотел выказывать недоумение. Все, без исключения, вели себя так, словно до мельчайших подробностей посвящены в идею вернисажа, многие даже доверительно утверждали, что еще в прошлом году художник в своей мастерской лично им излагал свои взгляды на искусство, хотя на самом деле имя загадочного автора не было известно никому.
Видимо, именно благодаря такой атмосфере никто не обратил внимания на появление нескольких рабочих, которые одновременно сняли с окон шторы, а точнее, белые полотнища, с помощью которых художник создал видимость герметически отгороженного от внешнего мира пространства. И в тот же миг сверкающие огни погасли.
Каталог
Казалось, вся темнота мира сгустилась здесь. Снаружи, и это было видно через окна, все оставалось таким же, как всегда. Просто теперь, из этой тьмы, это все казалось более ясным, выразительным. Каждое окно показывало свое.
Четыре на фасаде здания — главную улицу города.
Четыре на противоположной стене — внутренний двор галереи.
Два справа — церковный двор, с которым граничило восточное крыло.
Два других боковых окна — склон, который дальше, чуть западнее, мягко спускался к реке.
С исчезновением света тут же угас и весь блеск. Туалеты потеряли свой смысл. Обмен взглядами между приглашенными тоже. Гул обернулся молчанием. Двенадцать окон, словно двенадцать картин, уводили в ясный осенний вечер. Среди темноты светились пейзажи внешнего мира. Только они отражались в широко открытых глазах — мрак не оставлял выбора.
Юг
Где гостей застигла темнота, там они и оборачивались к ближайшей раме, в сущности, действительно раме, только оконной. Городская толчея еще не схлынула, по улице двигались люди с обожженной неоном кожей, лунный свет достигал лишь уровня уличных фонарей, и только редкие его зерна долетали до покрытой асфальтом земли. Под важными фронтонами государственных зданий струился людской поток. Чуть дальше силуэты останавливались на толстых стеклах витрин, наполненных изобилием. Собачонка тащит за собой и поводок, и старуху в облезлой каракулевой шубке. Уличный торговец сигаретами торопливо пакует свой товар. Вот подчеркнуто легко одетая долговязая девица, на каждом своем шагу безошибочно расходящаяся с собственным счастьем. Припозднившиеся сезонные рабочие, замерзшие девушка и парень в обнимку, не менее десятка бог его знает кого, закрытых развернутыми газетами, студент консерватории с потрепанным скрипичным футляром под мышкой, мальчишка-солдат в новенькой форме — на автобусной остановке. Старичок, прикалывающий к ближайшему дереву некролог. С одной стороны нерешительно приближается фигура, которая тащит какое-то имущество — фибровый чемоданчик, обвязанный веревкой. С другой, с ребенком на руках, спешит сравнительно молодой мужчина. За ним женщина с испуганным лицом. Они приближаются к автомобилю, припаркованному напротив здания галереи. Обмениваются с водителем жестами и парой фраз. И спешат дальше. Видимо, тот, за рулем, отказался их везти. Воистину картина малоприятная.
