Когда он выпил кофе, она спросила:
— Вы курите?
— Да... У меня с собой трубка.
Он пощупал карман. Ах, черт, он забыл ее! Ему стало досадно, но мадмуазель Доне тотчас подала ему трубку отца, лежавшую в шкафу. Он взял трубку, узнал ее, понюхал, прерывающимся голосом расхвалил ее достоинства, набил табаком и раскурил. Затем, посадив Эмиля верхом на коленку, стал его подбрасывать, как на лошадке, пока мать собирала со стола и ставила грязную посуду в нижнее отделение буфета, чтобы вымыть после его ухода.
В три часа он с сожалением поднялся, ему не хотелось уходить.
— Ну что же, мамзель Доне, — сказал он, — пожелаю вам всего лучшего. Я очень рад, что вы оказались именно такая.
Она стояла перед ним, взволнованная, разрумянившаяся, и смотрела на него, вспоминая другого.
— Так мы больше не увидимся? — спросила она.
Он ответил простодушно:
— Отчего же, мамзель, если вы хотите...
— Конечно, хочу, господин Сезар. Тогда в будущий четверг, — вам удобно?
— Хорошо, мамзель Доне.
— Вы придете позавтракать?
— Да... Если позволите, не откажусь.
— Так решено, господин Сезар, — в будущий четверг, в полдень, как сегодня.
— В четверг, в полдень, мамзель Доне!
