Вот почему, предполагая отношение отца к моему открытию, я не прочитал запись в тетради, а сказал ещё раз: "Не знаю!"
— Ну всё, — сказал отец, — больше я не желаю разговаривать с этим дрянным мальчишкой!
Пока я выключал и сворачивал магнитофон, отец очень нервно что-то писал в дневнике. Подписался ещё нервнее и молча протянул мне дневник. Я так же молча, но, конечно, совершенно спокойно взял его и вышел из комнаты. Когда я закрывал дверь, я услышал, как отец сказал маме:
— Я не знаю не только, что с ним делать, но и что с тобой делать!
Лучшей фразы отец и не мог придумать, и я сейчас вам скажу почему, только прочитаю, что он написал в дневнике.
Вот что он написал: "Должен Вам сообщить, что мой сын дома ведёт себя ничуть не лучше, чем в школе. Очевидно, нам с вами надо принять какие-то общие меры".
Прочитав эту запись, я не выдержал, вышел из своей комнаты в столовую, где отец всё ещё сидел за столом и пил какие-то лекарства.
— Есть люди, — сказал я, — есть люди, которые, как осьминоги, в минуту опасности готовы скрыться за чернильной завесой жалких слов вроде: "Должен Вам сообщить, что мой сын дома ведёт себя ничуть не лучше, чем в школе. Очевидно, нам с вами надо принять какие-то общие меры". И тому подобное.
Между прочим, даю справку из бионики. Любопытная деталь: чернильная жидкость, выпущенная осьминогом, не просто скрывает его. Она ядовита и на какое-то время парализует обоняние преследующих его рыб: те перестают узнавать осьминога, даже натыкаясь на него. — Я сказал это всё для того, чтобы, конечно, как всегда, ошеломить отца и парализовать своей эрудицией, и я этого почти добился.
— Есть люди, — ответил ошеломлённо и почти парализованно отец на моё "есть люди", — которые готовы называть своего родного отца осьминогом, — после чего с ним началась просто какая-то истерика.
К сожалению, я тоже как-то немного сорвался, что ли, или сказалась небольшая усталость, но я не удержался и даже вспылил. — Все! — сказал я. — Всё, я отказываюсь быть… я не могу быть в таких условиях! Пусть другие будут выполнять это поручение!.. Я отказываюсь!.. В конце концов, и у меня есть нервы, конечно, не железные и даже не стальные, а из этого… из титана, но это тоже нервы!..
Я влетел, продолжая бушевать, в свою комнату и за мной влетела моя мама. Я бушевал, положив руку на пульс. Пульс был как всегда: законных пятьдесят два удара в минуту.
— Пусть другим поручают это самое из самых!..
— Действительно, — поддержала меня мама, — пусть другим поручат это самое из самых!..
