Вот такую идиллическую картиночку узрел граф Монфс-рье, некоторое время стоявший в дверях незамеченным. Узрел и опять же некоторое время соображал: то ли ему оповестить о себе…
(раз слуга здесь для чего-то другого придуман)…
чем-нибудь куртуазным вроде: «Приветствую эту обитель ума!»…
(чему плюющийся Рэтленд весьма соответствовал)…
то ли повернуться и уйти, как и был, незамеченным. Не то чтобы ему не понравилась эта навязчиво университетская (все показательно овладевают знаниями прямо наперегонки плюс один, для комплекта, лодырь!) обстановка, но он вдруг ощутил на плечах все долгие и не самые легкие годы Смотрителя, значительно превышающие сопливый возраст графа Монферье и уж тем более совсем сопливых Ризли и Мэннерса, ощутил и подумал: надо бежать! Но тут же одернул себя, трахнув, фигурально выражаясь, по башке, вспомнил семнадцатилетнюю умничку Елизавету-без-роду-и-племени, увидел умного и тонкого (чем был славен в обществе) Эссекса, не чурающегося юных приятелей, младших его лет на десять…
(ну ладно — Бэкон, тот — воспитатель юных по службе)…
и уж точно не реферат для преподавателя сочиняющего, вспомнил, увидел, легко вернулся в шкуру двадцатипятилетнего графа…
(возрастная серединка между Эссексом с Бэконом и Ризли с Мэннерсом)…
и произнес обычное и обычным тоном — без пустых аффектаций:
— Рад видеть вас, господа.
И господа мгновенно оторвались от своих высокомудрых занятий, Саутгсмптон вскочил с диванчика, безжалостно отбросив на пол книгу, и подскочил к гостю, обнял его, чмокнул в щечку…
(вызвав у Смотрителя секундный и чуждый его профессии приступ мужской брезгливости)…
и сообщил:
А вот и замечательный граф Монферье, друзья, кто не знаком.
Да, пожалуй, только я и не знаком, — сказал, улыбаясь, Рэтленд, соскакивая с окна и идя к Смотрителю. — Слышал о вас, граф. И представьте — только хорошее.
Не успел я пока показать плохое, — засмеялся Смотритель, уже не вспоминая о своих дурацких колебаниях…
(узнали бы в Службе — высекли бы!)…
уже намертво превратившийся в графа. — Но это, как вы понимаете, граф, вопрос времени.
— Все плохое в самих нас, — томно заверил его Рэтленд, — есть лишь изнанка хорошего, и глупо быть недовольным изнанкой одежды, когда ты носишь ее не снимая. Так что, граф, время не властно над нашими ощущениями, ибо они мгновенны, а жизнь длинна.
— Разум человека жаден, — сообщил Бэкон с лестницы.
Поставил folio на полку, спрыгнул на пол, подошел тоже обнять гостя. — И в этом беда человека. Он полагает, что вечность мира — рядом и вокруг него, поэтому дотягивается разу мом лишь до конечного и видного. А вечность-то потому и вечность, что нет ей пределов, подвластных разуму.
