Кто уверил тебя, что память — собственность головного мозга? Вот картина — достать, обрамить. Кинопленка — пока не поздно, уничтожить, забыть… Ошибка. Память — это учреждение, создающее жизнь. Все зыбко, только память тверда. Рождение производится памятью. С нами вечность пишет свой многотомник. Смерти нет. Только жизнь и память, только память и жизнь, запомни. Наслаждаясь земною пищей, на портрет в орденах и румянах не надейся. Тебя отыщут, в одеялах твоих безымянных обнаружат остатки спермы, оживят засохшие гены. Ты проснешься. Сосуды, нервы, словно школьники с перемены, побегут на урок…
Куинбус флестерин
— Мир не тесен — дорожки узкие, вот и встретились. Коллеги, значит. На третьем? Придешь ко мне практикантом. Гаудеамус!..
Психиатр из нашего мединститута. Вот уж не помышлял о знакомстве, да еще в питейном заведении, в этой стоячей рюмочной…
— Мечтал хирургом, да куда однолапому. Пришлось — где языком работают… Зато клиника наша всюду… Вон приятель с подбитым носом, видишь? Из депрессии вылазит посредством белой горячки. Через месячишко пожалует ко мне в буйное…
"Куинбус Флестрин, — вспомнилось из любимого «Гулливера». — Куинбус Флестрин, Человек-Гора".
— Там буду в халате, «вы» и "Борис Петрович Калган". Здесь — «ты» и «Боб», покороче.
— У нас во дворе кричали: как дам по калгану!
— Во-во, голова как котелок, голая — вот такая. А еще цветок, корень вроде жень-шеня, ото всех хворей. Батя, сапожник рязанский, болтал, поддамши, будто предки наши калгановый секрет знали, знахарствовали… Бокс ты вовремя бросил — мозги нокаутами не вставишь, а потерять пару извилин можно…
Как он узнал, что я занимался боксом?..
Правая рука этого громадного человека была ампутирована целиком, левая нога — от колена. Протез. Костыль. На лысом черепе вмятины, вместо правого глаза шрам. Голос низкий, золотистого тембра.
Через пару секунд я перестал замечать, что у Боба один глаз. Выпуклый, то серо-сиреневый, то карминно-оранжевый, глаз был чрезвычайно подвижен; не помню, чтобы хоть одно выражение повторилось.
В пространстве вокруг лучился мощный и ровный жар, будто топилась невидимая печь, и столь ощущалось, что серьезность и юмор не разграничиваются, что хотелось наглеть…
— Обаяние, — предупредил он, стрельнув глазом в рюмку. — Не поддавайся. А ты зачем сюда, а, коллега? Я тебя приметил. Зачем?..
— Ну… Затем же, зачем и…
— Я? Не угадал. Научная, брат, работа. По совместительству. Сегодня, кстати, дата одна… Это только глухим и слепым кажется, что за одним все сюда ходят. Этот, сзади, через стойку от нас — завсегдатай — знаешь, какой поэт!.. Помолчи, вслушайся… Голос выше других…
