— Туман-то какой, братие, — со смущенной радостью повернулся к доминиканцам. — Красота у нас в горах вечером! Чудо Господне, да и только. С детства малого люблю.
— Так ты отсюда родом, брат? — радостно подхватил разговор Аймер, душа добрейшая и тоже скучавшая в дороге без дружеского внимания. Сидя в повозке, он с утра и до сих пор старался читать, несмотря на тряску: использовал время согласно уставу, предписывающему братьям в дороге занимать разум чтением или на худой конец благочестивым размышлением. Однако живая его натура, не удовлетворяясь в качестве духовной пищи зануднейшим трактатом нынешнего магистра Гумберта «О формации Проповедников», требовала и братского общения. Брата Гальярда Аймер по определенным причинам, о которых пока не время говорить, не решался беспокоить, а ровесник Люсьен сразу показался ему приятным человеком. — Ты, стало быть, местный? Тогда вы с отцом Гальярдом земляки получаетесь. Он-то сам тулузский.
— Ну, не вовсе земляки. Я в Пюилоране, в земле Фенуйедов родился, — голос у Люсьена был тихий, словно он не привык говорить вслух. — У нас горы чуть-чуть другие… Тут все ярусами, как… книги в хранилище, а там камень будто складками лежит, и лес повыше, и сосны есть. Но туман такой же, воздух… самый наш.
— Тяжело тебе, брат, в Памьере-то долинном? — с неожиданным пониманием спросил Гальярд, стараясь не улыбаться. Молодой брат ведь еще не привык к его улыбке.
— Слава Богу, в Памьере хорошо, отче. Дай Бог всякому. Но… горам сердце радуется! Помню, у нас близ святого Лаврентия семейство жило — из Лиму переселенцы — так они на горный воздух жаловались, на туман особенно, болели они от него… Мы, признаться, детьми глупы были, их долинниками дразнили. Детишки-то их еще ничего, а старшие вовсе не умели по горам ходить, горы и винили — будто они виноваты, а не людские долинные кости… Туман, опять же, ругали…
— Туман проклятущий спускается, — брат Франсуа с брезгливым выражением лица вскарабкался в повозку. — Вот же дьявольская штука, прости Господи, здешние вечера! Воздух мокрый, о дорогу все ноги собьешь: Сабартес, одно слово! — и в это одно слово трудно было бы вложить больше презрения.
Аймер тихо хмыкнул. Брат же Гальярд невозмутимо утешил страждущего словами, что до Мон-Марселя осталось потерпеть всего ничего, до темноты непременно уложимся, вот и собачий лай уже слышен, и дымом запахло…
Не желая заодно с Франсуа заслужить в глазах молодежи прозвища
