Тревожило отсутствие отца Джулиана. Конечно, ключи от церкви он им отдал вчера — но все-таки предполагалось, что он и сам явится на всеобщее собрание, чтобы поучаствовать в богослужении. Не застав несчастного пастыря в церкви, брат Франсуа покачал головой и отпустил пару едких выражений, но посылать за ним было некогда, народ уже ждал, собравшись и заняв места на скамьях задолго до прихода страшного нового «начальства», да и думалось брату Гальярду, что кюре попросту проспал и объявится где-нибудь к концу проповеди. Однако же… Можно было бы предположить, что кюре обижен и не желает смотреть, как в его храме распоряжаются чужие священники. Можно бы еще подумать, что он забыл спьяну о вчерашней договоренности… Многое можно бы подумать, но брат Гальярд отчего-то беспокоился.
Брат Франсуа до начала мессы попросил дать и ему произнести несколько слов с амвона. Брат Гальярд согласился — хотя главным инквизитором Тулузена назначили на этот раз его, он понимал, что работают они на самом деле в паре и почти что равны в правах и обязанностях. Закончив словами о неделе милосердия, сказав все должное — о полной секретности, обещанной Церковью информаторам, о том, что чистосердечно принесенное покаяние полностью уничтожает вину, о том, что ни одна земная епитимия не может сравниться по тяжести с малейшей мукой Чистилища, не говоря уж об аде — он сошел наконец с амвона и присел рядом с Аймером у двери ризницы, наслаждаясь последними на этот день минутами покоя. Он сказал то, что должен был сказать, и отлично знал, чтС именно услышали люди. Люди, смотревшие на него кто мрачно, кто — испуганно, кто — с открытой ненавистью: брат Гальярд несказанно удивился бы, узнай он наверняка, что хотя бы десяток собравшихся в этой церкви слушал его с благочестивым удовольствием. «Приходите, доносите друг на друга, тогда, быть может, себя и оправдаете» — вот что они слышали, и готовились кто каменно молчать, кто врать, кто — выливать на инквизиторов бочки словесных помоев, и в этих помоях Гальярду сотоварищи предстояло копаться не менее двух недель, стараясь выловить среди отбросов хоть что-нибудь пригодное для еды. Брат Гальярд знал, что вот-вот начнется пахота. Тяжелейшая работа из выпадавших на его долю, оставляющая тело — измученным, недоспавшим и разбитым; разум — раздутым и грязным, как грязна и раздута вскрытая половодьем река; а душу — изгрызенной постоянным ощущением собственной греховности. Три труда более всего требуют молитвы, так как ставят человека на самый край адской пропасти, давая ему право судить других людей: труд короля, судьи и инквизитора. Брат Гальярд на минуту прикрыл глаза, кратко молясь Тому, Кого совсем недавно он принял в себя под видом хрупкой гостии — моля Сына Божьего действовать теперь изнутри его тела, через уста, через глаза и руки, сделать их Своими и использовать так, как надобно… И еще молил о помощнике. Потому что для верного видения предмета нужно два глаза, а для верного суждения — все-таки по меньшей мере две головы.
