«Эта лестница — настоящее гиблое место», — прошептал он мне, когда я отвела его в подвал выбрать за труды одно из старых дедовских ружей.
Но что всегда придавало смысл подвигу спуска в темный подвал, так это гигантский коричневый холодильник. В нем мать хранила жестянки круглых конфет с бренди, запасы шоколадок «Хёрши», завинчивающиеся банки орехов пекан и миндаля, нетронутые рождественские коробки арахисовых козинаков и гадкие, пропитанные хересом кексы с цукатами, которые нам дарили на праздники.
Левертоны раздавали коробки мятных помадок «После восьми». Миссис Доннелсон, пока не умерла, приносила матери окорока.
Окорока отправлялись в особое место — длинный, низкий морозильник для мяса, который гудел справа от лестницы. Мать разбирала на нем белье для стирки и складывала журналы, которые не жалела выбрасывать. При жизни отца по морозильнику для мяса промаршировала целая вереница предметов. Он надеялся, что мать займется прикладным искусством, поэтому на нем стояли корзины с кусками зеленого пенопласта и огромными бутылками из-под дешевого вина, которые она превратила бы в прекрасные террариумы, если бы нашла время. Желуди, конские каштаны, коробки игрушечных глаз и веточки причудливой формы. Речные камешки, отполированные в отцовской мастерской. Необычные кусочки плавника, которые он собирал. И нетронутый клей «Элмере» в экономичной упаковке, который царил надо всем.
Мысль о ружье пришла в голову матери.
— Зачем ему ружье? — прошептала я ей, пока Хеймиш умывался. — Почему не наличные?
— Он взрослый парень, — ответила мать. — Эмили только что родила ребенка.
Но к тому времени как я проследила мыслительный процесс матери и поняла, что это был ее способ указать, что и Хеймиш, и Эмили уже взрослые, поезд безумия отъехал от станции и я очутилась в подвале, показывая Хеймишу стойку с ружьями.
Мы стояли перед морозильником для мяса, парень брал одну винтовку за другой и покачивал в руках, прикидывая вес.
— Я ничего не знаю о ружьях, кроме того, что они крутые, — сказал он.
Я не могла помочь. Просто смотрела, как он вынимает винтовку за винтовкой из деревянной стойки и неумело держит за приклады, словно сорняки с очень толстыми стеблями, которые только что выдернул из земли. Хеймиш, как и Натали, составлял идеальный светлый контраст моей темноте. Пока у нее не появилось довольно седины, чтобы начать красить волосы в чуждый, на мой вкус, оттенок рыжего, Натали была блондинкой, негативом меня, брюнетки. Когда я стояла рядом с ее сыном, то видела карие глаза его матери, слышала ее беззаботный смех.
