Одна железная дверь с грохотом и лязгом открылась.
— Входите, гражданин.
— Товарищ, я хочу узнать, объясните мне.
— Не задерживайте, гражданин, потом будете выяснять.
Снова грохот — железная дверь захлопнулась за моей спиной. Войти не могу — некуда. Свет маленькой лампочки под потолком тускло освещает огромную комнату, набитую людьми. Они вповалку лежат на деревянном настиле, лежат головами к стене, вторые ряды — головами к ногам первого ряда. И третьи ряды. И четвертые. Храпы, хрипы, удушающая вонь. Стою у двери с узелком, некуда ступить. Забираюсь на второй деревянный пол, ищу места. Слышу глухое ворчание:
— Что ерзаешь, балда? Пристраивайся, где стоишь.
Присел на корточках и застыл, закаменел.
Ты был человеком, Митя, ходил куда хотел, делал что хотел, теперь ты не волен, раз — и ты в тюрьме. За что?
Ну, ладно, Митя, подожди хлюпать, все разъяснится завтра же. Но завтра ничего не разъяснилось. И послезавтра не разъяснилось, сунули в камеру человека и забыли. Кипел, мучился, сходил с ума: третий день прошел, дома тревога и мамины горькие слезы. Сумела ли она вызвать отца? И Маша ждет, ведь уже канун Нового года! Если даже в одиннадцать отпустят — успею. Поцелую мать, обниму отца (наверно, он уже приехал), посижу с ними, поздравлю с Новым годом и побегу к Маше, она будет ждать возле цветочного магазина у Сретенских ворот. Расскажу в лицах про свое приключение. Вот посмеемся!
Ох, и посмеялся же ты, Митя! Маша встретила Новый год без тебя. Много, много лет она встречала Новый год без тебя.
— Вот видишь, довел тебя до слез. Не надо ворошить это. Не надо!
— Нет, говори, говори. Я должна знать все.
Помнишь, ломали бутырские стены? Я пошел смотреть. Много людей собралось, запрудили всю Новослободскую. Люди толкались, шумели, вслух вспоминали, ругались, плакали, смеялись.
— Бутырки, Бутырки, проклятый дом!
— Не сосчитать всех его жильцов!
— Сколько людей не вернулось, боже мой!
— Теперь уж чего вопить?
— Все-таки почему ломают? Не пойму.
— Времена другие, чудило. Такая стена — позор для Москвы.
— Вообще зачем тюрьма, братцы: в Москве не осталось ни одного жулика.
— Не осталось? Мой совет тебе, побереги карманы.
— Я слышал, для воров будут строить современную тюрьму, с ваннами и телефоном.
— А контру куда?
— Какую контру? Эх, темнота, газет не читаешь. У нас теперь не сажают за политику.
Меня словно раскроили пополам: один я ходил и слушал, тоже шутил, улыбался и думал, здорово, что в Москве происходит такое; второй я едва сдерживал вопль. Толстые, метровой толщины бутырские стены, за что же вы меня, мальчишку, замкнули, заточили, замуровали?
