На кантианскую «вещь-в-себе» и непознаваемость мира Северянин ответил: "Что мне мир, раз в этом мире нет меня? Мир мне нужен, если миру нужен я". Мир, из которого больное воображение исключает Бога, смысл не только бытия, но и всякой захудалой вещи, — это мир, лишённый раздельности, мир, в котором нет отличия между добром и злом, большой чёрный тюремный сон Поля Верлена, беспамятство. "Люби раздельность и лучи в рождённом ими аромате" (Анненский). Но нет раздельности, если нет мысли, и весь свет превращается в одну чёрную точку, мир «свёртывается» клубком и потом и нити клубка исчезают. Недаром правописание велит ставить точку в конце всякой мысли. Конец, точка, безмолвие.
И чтобы начать новую мысль, чтобы написать заглавную букву, нужны и ухо, и глаз, а главное — желание узость своего мышления раздвинуть до границ трансцендентального «Я». "Во всей вселенной нас только двое, и эти двое всегда одно: Я и Желанье!". И только эти двое, Я и Желанье, живы. Остальное — физиология. Остальное в "Поэзе для беженцев".
"Все едят — это очень естественно.
И тепло в наше время существенно.
С этим спорить не будет никто.
Но ведь, кроме запросов желудочных
И телесных, есть ряд мозгогрузочных,
Кроме завтраков, дров и пальто.
Есть театр, есть стихи, есть симфонии.
Есть картины, и если в Эстонии
Ничего нет такого для вас,
Соотечественники слишком русские,
Виноваты вы сами, столь узкие,
Что теряете ухо и глаз"
В эмиграции Игорь Северянин был суров по отношению не столько к своим слишком русским соотечественникам, сколько к самому себе. "Что нужно знать?", — спрашивает он самого себя. Видимо, рифма стихии с Россией не случайна, как, в общем-то, не случайно всё поэтическое.
Что нужно знать?
Ты потерял свою Россию.
Противоставил ли стихию
Добра стихии мрачной зла?
Нет? Так умолкни: увела
Тебя судьба не без причины
В края неласковой чужбины.
Что толку охать и тужить
Россию нужно заслужить!
Стихия зла и стихия добра. Первое — стихия, второе — стихи.
"Проблема Солярис" во всех нас: мы эмигранты на родной планете. Мы ничего не хотим от неё, кроме удовлетворения потребностей своей ненасытной плоти, — еды, тепла, "интересы такие мизерные, чувства подленькие, лицемерные". И нам не важна её душа. Нам не важна и собственная душа, ведь мы её трусливо сводим к эготическому «я», которое якобы может мыслить само по себе. В силу лености и неверия наша суть неизвестна нам самим. И когда божественные видения, океанические политерии посещают поэта на его мызе в Ивановке, гений, спасающий наше мышление от убиения в самом себе, невольно пугает малахольных сородичей: "Салонный лев, стихотворец дурного вкуса, самодовольный гордец, мнивший себя гением, — таковы ходячие суждения об Игоре Северянине" (А. Урбан).
