Ей пришлось довольствоваться платонической дружбой Мишеля; причем, по свидетельству Варвары, она примирилась с этим. «Да, Мишель, — писала ему сестра, — она (Наталия. —
Н. П.)будет такой, какой ты желаешь, чтобы она стала. Она так хорошо сознает эту внутреннюю жизнь, которую ты столько ей проповедуешь, она хочет стремиться к этой небесной гармонии, которую находишь, лишь развивая свои умственные способности. То, что она теперь будет делать из любви к тебе, то она научится, я надеюсь, делать впоследствии из любви к богу».
[22]Способности к абстрактному философскому мышлению, большая энергия и, наконец, обаяние самой личности Бакунина — все это привлекало к нему сердца не только юных девиц. Не могли избежать известного влияния Бакунина и молодые философы из кружка Станкевича, среди которых особое место занимал Белинский.
Виссарион Григорьевич Белинский был старше Бакунина на три года и имел уже в ту пору довольно широкую литературную известность. С 1833 года он сотрудничал в журнале «Телескоп», издаваемом профессором Н. И. Надеждиным. В 1834 году в приложении к журналу появилась и его первая большая статья — «Литературные мечтания», принесшая молодому литератору неожиданную славу.
Небольшого роста, сутуловатый, с неправильными, но очень выразительными чертами лица, большими серыми задумчивыми глазами, Белинский держался скромно, просто и спокойно, хотя видно было, свидетельствует Анненков, «что под этой оболочкой живет гордая, неукротимая натура, способная ежеминутно прорваться наружу».
Характером он обладал трудным: был непримирим ко всему, что считал не истинным, чрезвычайно резок с идейными противниками. Но эти черты сочетались в нем с удивительной нравственной чистотой, огромным умом и блестящим литературным дарованием.
Багаж философских знаний Белинского был еще невелик. Основу его составляло шеллингианство, заимствованное из вторых рук, от Надеждина и Станкевича.
С Бакуниным Белинский познакомился в 1835 году. Помимо известной общности взглядов, молодых людей объединило сходство их темпераментов. Оба обладали неукротимой энергией, оба были непримиримы к тому, что считали ложным. В вопросах же философских Бакунин был более сведущ. Свободно читая по-немецки, Мишель черпал познания из первоисточника и в беседах, длившихся часто ночи напролет, делился ими с другом.
Впоследствии Белинский так вспоминал о начале их дружбы: «Твоя непосредственность не привлекла меня к тебе — она даже решительно не нравилась мне, но меня пленило движение жизни, беспокойный дух, живое стремление к истине, отчасти и идеальное твое положение к твоему семейству, и ты был для меня явлением интересным и прекрасным… Другие причины завязали еще более нашу дружбу… я стремился к высокому, ты также, следовательно, ты мне друг… Ты перевел несколько лекций Фихте для „Телескопа“, и в этом переводе я увидел какое-то инстинктуальное знание языка русского, которому ты никогда не учился, увидел жизнь, силу, энергию, способность передавать другим свои глубокие впечатления. Я стал смотреть на тебя как на спутника по одной дороге со мной, хотя ты шел своею. Все это еще больше возвысило тебя в моих глазах, — и доляшо было возвысить, — и я все более смотрел па тебя, как на друга». Но было и еще одно обстоятельство, привлекавшее Белинского. «Сверх того, — писал он, — имя твоих сестер глухо и таинственно носилось в нашем кружке, как осуществление таинства жизни, и я, увидев тебя первый раз, с трепетом и смущением пожал тебе руку, как их брату».
