Весь хаос, царивший у нас на базе, освещался ослепительным белым светом громадной кероснно-калильной лампы, такой, какие обычно висят на провинциальных вокзалах. Было светло, как днем, но внутренний вид комнаты от этого ничуть не выгадывал.
Мы спали и ходили одетые в полушубки и меховые куртки. Несмотря на все старания Галышева, бывшего у нас заведующим отопительной частью», температура ни разу не поднималась выше 5°. Почти каждую минуту от входящих и выходящих наружу людей в комнату врывалось целое облако пара, от которого спирт на висящем на стене-термометре медленно опускался к нулю.
Кругом стола, возвышающегося как остров среди моря, накиданных как попало меховых одежд и всевозможных свертков, сгруппировались матросы с «Литке», корреспонденты и не покидающие нас ни на минуту чукчи. Зa столом над картой сидим мы. Мы, т. е. все наше летное звено. У всех нас усталый, изможденный вид. Только что закончилась сборка самолетов. Работа в открытом поле при морозе в 30° дает себя чувствовать. Руки и ноги ноют, глаза слипаются. Разложенная перед глазами карта то сливается в одно сплошное пятно, то внезапно приближается к глазам так, что резко выступают на ней мельчайшие линии и изгибы. Все находящееся перед глазами кажется, каким-то странным, но не удивляющим сном. Агеенко с лицом, измазанным машинным маслом, Галышев со своей черной бородой и профилем горца, Слепнев, Кириленко, матросы, чукчи, все сидящие и стоящие кругом видны в каком-то тумане. Шум хлопающей двери, жалобное гуденье за окном ветра и разговоры стоящих сзади доносятся словно откуда-то издалека. Я знаю сознанием, что сейчас решающая минута нашей экспедиции, что сейчас авиационный совет, на котором мы должны окончательно решить маршрут и порядок наших полетов, но усталость и бессонные ночи окутывают меня крепкой паутиной. С трудом, тараща глаза, я вижу, что я не один: все работавшие по сборке самолетов находятся в таком же состоянии. Вот например матрос Каунин, помогавший на моем самолете, почти засыпает стоя. Закрывая глаза, он начинает медленно клониться на Агеенко, потом, потеряв равновесие, резко дергается и, виновато улыбаясь, оглядывается по сторонам. Да, сейчас бы поспать… Только полчасика…
Я слышу, как сзади меня говорят о погоде. Для нас погода — это вопрос жизни и благополучного полета. Будет хорошая — мы завтра летим. Будет шторм или туман — мы будем сидеть и ждать.
Я слышу, как кто-то сзади меня спрашивает чукчу:
