Половину больницы, где теперь размещался госпиталь, занимал гражданский хворый люд, другую половину – раненые. Их осталось мало, только самые тяжелые. Это был уже отголосок войны.
В одной из палат на втором этаже он нашел Сычугина.
– Костя, дорогой! Вот спасибо-то, что пришел. Вот спасибо! – Глаза сапера омыло влагой.
Костя оглядел палату, раненые были ему не знакомы. А в остальном все то же: тумбочки между койками, госпитальная бледность лиц, запах медикаментов и хлорки. Из бинтов восково желтели носы, тусклые изболевшие глаза следили за Костей. И здесь, среди этих увечных людей, Костя почувствовал себя непростительно здоровым.
– Никого из старых, – понял его взгляд Сычугин. – Все уже повыписывались. Один я из нашей палаты остался. И сестрички поменялись, и Руфа ушла.
– А Лукич как?
– Лукич уже месяц как уехал. Все ждал тебя, – с легким укором сказал Сычугин. – А ты канул – ни слуху ни духу, как косой скосило. Чего так-то?
– В Ваенге я был, причал строили. В увольнение не пускали.
– Знамо дел, знамо, – соглашался Сычугин, и голова его мелко тряслась. Раньше с ним такого не было. – Военный человек, он – куда прикажут.
Костя никак не ожидал встретить Сычугина, думая, что сапер давно уж выписался, а Лукич со своими культяпками еще лежит, а оказалось все наоборот.
– Он ложку держит, – радостно сообщал Сычугин. – И цигарку. Вроде как вилами зажмет – ему культяпки-то раздвоили. Ширинку, конечно, застегнуть не может, а ложку и цигарку держит справно. Он веселый поехал. Вот ждем письма от него. – Он окинул взглядом раненых в палате, пояснил им: – А это Костя, водолаз. С нами лежал. Раненые согласно закивали, и Костя понял, что они знают о нем все, не раз, видать, шла тут беседа про его кессонку.
– Пойдем в коридор, – попросил Костя. – Пойдем, пойдем, – заторопился сапер.
На лестничной площадке между этажами, где можно было курить, Костя угостил Сычугина американской сигаретой.
– Вкусная, как конфетка. – Сапер с удовольствием затягивался ароматным дымом. – Не то что наша махра.
Костя давно хотел задать вопрос, да все сдерживался, но Сычугин понял.
– А я вот застрял тут. Меня припадки бьют, ну прям через день. Замучили. И держут вот. Все в палате поменялись, а я все лежу. – Он жалостно улыбнулся, а у Кости защемило сердце. – Я не первый раз за войну в госпитале. Раньше-то, бывало, лежишь и думаешь, хоть бы подольше полежать, а то опять в мясорубку на передовой лезть. А теперь я бы с милой душой в свою роту возвернулся. Да где она теперь, рота! Все давно по домам разъехались. И возвращаться мне некуда.
