– Ах, вот как! Ну теперь пеняй на себя. – Павел Семенович сорвался к телефону.
И пока позвякивало, раскручиваясь, телефонное кольцо, Чиженок стоял за дверью тихо, слушал.
– Але? Милиция? Милиция? Мне дежурного! Что? А где он? Куда звонить? Ах, черт… – кипятился Павел Семенович.
И когда опять заверещало телефонное кольцо, в дверь забухало с новой силой:
– А я говорю, разойдись! Полюбовники, мать вашу…
Дежурил по милиции в эту ночь участковый уполномоченный лейтенант Парфенов. С вечера к нему зашел пожарный инспектор капитан Стенин:
– Вась, приходи после ужина в пожарку – с бредежком полазаем по запруде. Ночь теплая.
– А где бредень взял?
– Дезертир принес.
– Сам-то он будет бродить?
– Ну! Мы с тобой в бредне-то запутаемся. Он у него что твой невод – одна мотня десять метров.
– Тогда приду.
Дезертир считался лучшим рыбаком на всю округу. Мастерству этому он обучался поневоле. Многие годы рыбалка по ночам была его главным доходом.
Сперва Дезертир пропал без вести. В сорок третьем году по нему уж и поминки справили. Потом объявился живым… через двадцать лет. Все эти годы просидел он в собственном подполе. Не так чтобы просидел – работал по ночам, дом ухетал, двор, сено косил, рыбачил… Детей нарожал. А уж напоследок, осмелев, стал ходить в отхожий промысел. Благо что паспортов у колхозников не было. Кем назовется – за того и сходит. Пристал к одной дальней тумской бригаде плотников, с ней и ходил по колхозам – дворы скотные строили, хранилища, избы… Жил он на хуторе Выкса. До войны там было всего десяток дворов, а к шестидесятому году один остался. «Как, Настасья Гунькина там и живет? – сокрушались бабы из дальних сел. – Лес кругом да луга. В озерах одни черти ночуют…» – «Она с чертями и снюхалась. Третьего ребенка в подоле от них принесла».
Выдал себя Дезертир сам. Умерла мать у него. Пока ее обмывали да отпевали, он все в подполе отсиживался. Но, когда понесли на кладбище, не выдержал. Бледный, без шапки, раздетый – время было осеннее, ветреное, – он шел за ее гробом, бормотал деревянным голосом: «Прости, мать родная! Простите, люди добрые!» И всю дорогу плакал.
С кладбища сам пошел в Рожнов, в милицию. Настасья вопила по нем пуще, чем по умершей… «Хоть бы на поминки вернулся! Посидел бы с детьми напоследок», – упрашивала его Настасья. Но он был безответен.
В милиции дежурил как раз участковый Парфенов.
– Берите меня… Я дезертир.
Гунькин так и пришел без шапки, раздетый, с размазанными потеками слез по щекам.
