– Ну чего там колдуешь, баба-яга? – крикнул ей Жук. – Иль особое приглашение ждешь?
Она и не шелохнулось. Жадов коротко глянул на нее и опять сухо сглотнул, только кадык дернулся.
– Лошадей видел? – спросил он Жука.
Тот кивнул головой:
– Рыжая кобыла хороша. Трех сотен не жаль.
– Трех сотен… – Жадов только ухмыльнулся. – Ладно, столкуемся. Несите все в избу. Накрывайте столы. И окна закройте – не то комары заедят.
А сам пошел на бугор, туда, к Алене, как бык, нагнув голову, словно забодать ее хотел.
– Ну, здравствуй! – остановился перед ней, широкоскулый, приземистый, тяжело сопя, перекатывая под кожей бугристые желваки.
Она только сощурилась, и голубые глаза ее недобро потемнели, да складка легла надо лбом промеж бровей. Убей – не встанет. Он глухо рыкнул, бессильно стиснул кулаки и сел рядом.
– Вот так! – сказала она, убирая руки с колен. – Подлец ты, Ванька, и трус.
Он опасливо метнул взгляд на костер – не слышат ли? Жук с Веркой возились с котлами и чайником – расстояние далекое, не слышат.
– Ты все-таки поосторожней, – сказал Иван. – Не то я ведь…
– А что? – вызывающе спросила Алена.
– Давану разок – язык высунешь.
– Ну-ка, давани! Давани!..
– Ладно, – он опустил голову. – Не мог я приехать.
– Зачем же трепался? Я ушла с работы… Вещи упаковала. Три дня на узлах сидела, как дура. А ты?..
– Что я? Не могу я в Ермилово тебя взять…
– Кого ж ты боишься?
– Никого я не боюсь… Мне просто пора сматываться отсюда. Хотя бы на время… Поняла?
– Вот и поедем вместе.
– Для этого деньги нужны… И немалые. Да место хорошее. Подготовленное!..
– Поедем в Орехово… Мой дядя устроит тебя по снабжению… И я на фабрику поступлю.
– Ты еще на стройку меня позови! – хохотнул Жадов. – В ударники… Темпы давать…
– Но я больше не хочу из-за тебя торчать в этом трактире. Понял? Больше ко мне не сунься. Я одна уеду.
– Да погоди ты горячку пороть. Что-нибудь придумаем. – Он взял ее за руку и потянул за собой в избу. – Пошли!
Гуляли долго с каким-то отчаянным остервенением, – две четверти водки выпили, пять бутылок красного, посуду побили, струны порвали на гитаре, наспорились, напелись до хрипоты и расползлись только на рассвете: кто зарылся в сено на повети, кто в сенях свалился, а кто и за столом уснул.
А начинали чинно: Жадов по-хозяйски сел с торца, по правую руку поставил четверть водки, по левую посадил Алену.
– Горько! – крикнул было Лысый, подобострастно ухмыляясь, заглядывая на Алену, порозовевшую под жарким светом висячей лампы, как сдобная булка.
