Мужики и бабы | страница 35
Отмякли наконец и Лысый с Бандеем.
– Сколь в банке? – спросила Ореха с печи. – Может, поллитра полагается?
Пересчитали деньги, оказалось восемнадцать рублей с лишком. Целковый отдали Орехе. Поскольку в банке было больше пятнадцати рублей, причиталось купить взявшему банк поллитру рыковки. Таков уговор.
– У меня последняя осталась, – предупредила Ореха, отдавая Лысому водку.
Кроме водки на печи у нее стояли два ящика с конфетами, да с жамками, да еще мешок с семечками. И безмен лежал. Отвесит, сколько желаешь.
– Оставь ее! – кивнул Бандей на водку. – Пить будем после игры.
– Почему это? – спросил Лысый.
– Потому! Распоряжается проигравший… по закону.
– Как хотите. – Лысый взял карты и открыл банк.
– Дай и мне карту! – попросил Федька.
Лысый с удивлением поглядел на него, словно впервые увидел:
– Что, Маклак, кобылу отыграть хочешь?
– А ты что, пожалел нашу кобылу? – огрызнулся Федька.
– Ишь ты, дьяволенок! Веселится еще… Отец, поди, портки зубами рвет с досады…
– Не беспокойся, по миру не пойдем, у тебя милостыню не попросим.
– А ну заткнись!
– Ты чего пристал к парню? – вступился Бандей. – Какое твое дело, кому играть, а кому нет? Просят карту – давай!
– У него, поди, денег-то пятиалтынный за щекой.
– Не твое дело… Дай! – властно напирал Бандей.
У Федьки с Лысым глухая вражда. На святках этой зимой в толпе ряженых выделялась дюжая баба в цветной поньке, в нагольной шубе и при маске. Баба пела сиплым дискантом срамные частушки и приставала к девкам. Угадывая под маской по широченным плечищам мужика, ребята держались в стороне, но когда «баба» облапила Тоньку Луговую и при всем честном народе стала тискать ее и целовать, Федька не выдержал – кочетом налетел на высокую «бабу» и щелкнул ее по затылку. «Баба» рявкнула, бросив Тоньку: «Задавлю!» – и, подняв руки, по-медвежьи кинулась на Маклака. Тот юркнул «бабе» под мышку, принял на бедро эту тушу и, рванув за ноги, пустил через себя на дорогу. «Баба» так и растянулась всем хлыстом – руки вперед, мордой в снег. Слетела с нее маска, шаль, и заблестела, залоснилась на снегу розовая лысина. «Да это Лысый!» – удивленно ахнули в толпе. Тот, матерясь на чем свет стоит, вскочил, сорвал с себя шубу: «Убью ошметка!» – и бросился с кулаками на Федьку. Их разняли. А улица еще долго удивлялась: «Вот так Федька! Ай да Маклак! Эдакого кабана завалил… Видать, в деда Евсея пошел». Евсей Бородин, правда, не доводился ему дедом, а всего лишь братом Федькину деду, но кулачник он был отменный. Первый на селе. Один стенку держал.